Два солдата втолкнули связанного Августа в комнату да так и остались стоять рядом, уткнув ему в спину свои автоматы. И хотя руки Августа были связаны, левое плечо прострелено — рукав гимнастерки был оборван и этим рукавом перевязана рана, — хотя был Август бел, как меловая бумага, все-таки охранявшие солдаты боялись его. И Приеде, взглянув на солдат, скривил разбитые губы в усмешке, — здорово же отделал их Август! Нет, командир не попался, как дурак, он отбивался, сколько достало сил, а сил ему было не занимать, — вот и скосоротил морды обоих солдат, да видно, добавил еще и другим, потому что из-за окна доносились немецкие вопли: «Доктора!» — «Зачем ему доктор? Ему нужны два могильщика!» — «Где ваш офицер?» — «Его несут на носилках, у него прострелена грудь!»
Оберст, обращаясь к эсэсовцу-латышу, сказал:
— Возьмите их к себе в команду, тщательно разберитесь с ними, изучите захваченные шифры и коды. Эти оболтусы должны искупить свою вину перед великой Германией, работая на рации под нашу диктовку.
Произнеся последние слова, он как-то подобрался, выпятил свою петушиную грудь, вздернул подбородок, словно пытался подчеркнуть победу над двумя советскими парашютистами-разведчиками:
— Уведите их. У меня много других дел! — но, взглянув на гордое лицо Августа, стоявшего с поднятой головой, изменил свое решение. — Впрочем, этого пока оставьте здесь! Он, видимо, еще не все понял из-за моего плохого знания латышского языка! — с издевкой добавил он.
Солдаты подхватили Приеде под мышки и поволокли из комнаты. Он еще услышал тупые удары, падение тяжелого тела, немецкую и латышскую брань, потом его начало тошнить, и он потерял сознание.
Очнулся он в каком-то хлеву. Долго лежал в оцепенении, потом попытался повернуться и застонал. Ему стало так жалко себя и своей недожитой жизни, что он заплакал, всхлипывая, как ребенок. И услышал усталый глухой голос:
— Перестаньте, Приеде! Это не к лицу солдату…
Август лежал тут же, в другом углу хлева, под маленьким оконцем, зарешеченным крест-накрест двумя полосами железа. За этим грубым крестом светилось тусклое небо, и по небу ходили далекие отсветы сполохов. Оттуда, из-под далекого неба слышались артиллерийские раскаты, но они были так далеки, что нельзя было и подумать: «Меня спасут!»
Приеде подполз к Августу, разглядел в полумраке растерзанную его фигуру, задал нелепый вопрос:
— Вас тоже били?
— Нет, гладили, — насмешливо ответил Август.
— Простите, товарищ командир…
— Это уже не имеет значения! — непонятно сказал Август.
Он лежал, вытянувшись, примостив голову повыше, и дышал с присвистом, но Приеде все равно чудилась огромная сила в нем. Приеде спросил о том, что сверлило его мозг, как гвоздь: