Карточки удалось напечатать только однажды, в Буске. С тех пор опять набралась целая сумка отснятых пластин. Хлопцы рассказали, что в соседнем местечке есть фотомастерская. Антон собирался нынче же туда отправиться, но сначала нужно было сфотографировать Харитона – очень упрашивал, хотя и так уже был отснят в десяти разных видах.
Встретиться договорились в амбаре, неподалеку от пустыря, где стоял биваком обоз.
Харитон уже ждал, топтался у входа. Завидев Антона, тащившего на одном плече треногу с аппаратом, на другом – сумку с пластинами, замахал: давай сюда!
Затащил приятеля внутрь, прикрыл дверь.
– А чего здесь-то? Света мало. – Антон огляделся. В сарае, сидя на корточках, курила неулыбчивая Самохина, зачем-то укутанная по самую шею в одеяло. На земле, тоже непонятно для какой надобности, лежал расстеленный тюфяк. – Пойдем наружу.
Хитро подмигнув, Шурыгин сказал:
– Щас увидишь. Давай, Самохина!
Та выпустила струю дыма.
– А ну тебя.
– Ты чё? Уговорились же!
– Мал чё. А я не желаю.
– Танечка, кралечка моя! – Кажется, впервые Харитон назвал свою неженственную подругу по имени – во всяком случае при Антоне. – Я тебе гостинца добуду. Слово!
Плоское лицо буденновской амазонки расползлось в снисходительной улыбке.
– Оссподи, прям дитё малое. Ладно, не канючничай. Жалко, что ли.
Она распрямилась и сбросила одеяло. Антон заморгал. Женщина стояла абсолютно нагая.
Шурыгин шепнул, быстро расстегивая гимнастерку и одновременно подцепляя кончиком одного сапога каблук другого:
– Насилу уломал. Нащелкай побольше. Я такие фоты в Ростове видал.
В полном ошеломлении смотрел Антон на голую бабищу. Груди с громадными коричневыми сосцами свисали, будто два полусдутых мяча. На боках слоились складки жира. Внизу живота чернели буйные волосы. Ни малейшего стеснения Самохина не выказывала. Зевнула, обхватила себя за плечи.
– Давай шустрей. Зябко.
Женщин в полку было немного: по одной-две в каждом эскадроне да несколько милосердных сестер при лазарете. Все того же сорта, что Самохина, – с Антоновой точки зрения, не женщины, а ошибки природы. Вероятно, к этой же породе (можно было бы назвать ее «третьим полом») относились маркитантки и кантиньерки прежних времен: сильные, грубые самки, легкие на передок и жадные до барахла. У каждой в обозе непременно был свой возок, битком набитый гостинцами от многочисленных кавалеров. Самохина среди товарок считалась цацей и дурой, потому что никого кроме Шурыгина до себя не допускала.
– Лягай на перину! – велел Харитон, прыгая на одной ноге. – Я щас!
Самохина легла.