Москва. 200... год
Катя решила играть в строгую и неприступную даму:
– Что за аттракцион невиданной галантности?
– Соскучился по тебе, Катюша. Хочу с тобой серьезно поговорить.
Чтобы занять руки и скрыть напряжение, Катя пила сок и чуть не поперхнулась, однако от комментариев воздержалась. Ждала.
– Я понимаю, – он растягивал слова и делал между ними паузы, – то, как я поступил с тобой, не заслуживает никакого прощения. Вообще удивительно, как ты согласилась со мной встретиться. Но, поверь... я думал о тебе постоянно. Случившееся тогда с Ладой на Гришином дне рождения – наказание мне за то, что я сделал. Может быть, я заплатил сполна за тот поступок отсутствием детей, не очень удачным браком. Но это чувство вины... Оно не проходит.
– Разве твой брак неудачный?! Все только и говорили, как вы счастливы вместе.
– Безоблачным его не назовешь. Понимаешь, тогда я во что бы то ни стало хотел сам пробиться, стать богатым... Думал, это сделает меня счастливым. Надеялся, что полюблю Ладу, но на самом деле любил только тебя. Прости меня, Катя, если сможешь. – Он взял ее руку и поднес к своей щеке. – Нам с тобой, конечно, тогда и папа мой мог помочь, но я всего хотел добиться сам.
– Господи, ну при чем тут папа? Такое впечатление, что мы голодали и жили на улице?! Ты позвал меня, чтобы попросить прощения?
– Не только. Хотел сказать, что я люблю тебя. Что все время думал о тебе. И сделал все для того, чтобы приехать в Москву и быть с тобой. Я просто хотел другого будущего. А если бы мы тогда завели ребенка, то осели бы в этом болоте. У меня ничего бы не получилось, и мы бы все равно разошлись.
Катя не нашлась, что сказать, и промямлила:
– Но у меня семья, Стас.
– Я не прошу тебя оставлять Стаса. Пока не прошу. Но мы же можем встречаться. Я снял квартиру.
– Но это предательство по отношению к Стасу. Ты гнусно поступил со мной, а он меня спас, всегда был рядом, и он по-настоящему меня любит.
– А я? Я? – Сергей так вошел в роль, что даже вскочил со стула в порыве вдохновения. – Я тебя по-настоящему не люблю? Я же вернулся. Я придумал открыть магазин, чтобы быть с тобой здесь, всегда. Я же раскаиваюсь, Катя. Ну прости, хочешь, я встану на колени. Я был молод, глуп, ну нельзя же всю жизнь мне это припоминать. И потом, ты же его не любишь. Разве это не предательство по отношению к себе? Думаю, Стас понимает, что ты не любишь его. Или я не прав?
Она молчала. Продавливала вилкой борозды в салфетке.
– Кать, ведь ты меня любишь. До сих пор. Несмотря ни на что. Ты меня все еще любишь?
В некоторых местах мягкая бумага пыталась вернуться в свое первоначальное состояние, в некоторых рвалась. Где тонко, там и рвется.