Нищий ковылял рядом с Малаховым и зевал на всю окрестность:
— Как меня не знать! Бабина — кто не знает! Тоже и уважают, слышь! У тебя, к случаю, деньги нет, а у меня есть. Ну и на, возьми, да другой раз и сам бездольному дай. А все ж уйду я, друг-сердяга. Охота уж мне теперь возля Лавры пожить, там у монахов сыто, а здесь — строжать стал народ!
— Нет, подожди! — не унимался Малахов. — Да где ж это я тебя видел-то?
Бабин похрумкал сухариком.
— Это — дело твое, ты и думай. Только… в губрозыске я тебя не стречал? Я там ча-асто теперь бываю. Тоже уважают! — вильнув глазами, хвастанул он.
— В губрозыске? Это может… Точно! Тебя там обыскивали, да? И старичок еще, добросовестный, был. Ох, господи! — Он схватился за голову. — Вон что! А я-то мучаюсь… Нет. Я тебя и раньше видел.
— А! — равнодушно откликнулся нищий. — Отстань, надоел. Хошь, гривенник дам?
— Все-таки интересно: почему это твоя личность меня в такое смущение ввела? Из снов ведь не вылазил! Не так это просто…
— Приду в губрозыск, — втолковывал свое бродяга, — робята счас это: «О, Бабин! Друг сердешной, таракан запешной! Давно тебя ждем-пождем…»
— Где-где это тебя так встречают?
— В губрозыске, где! Я там всех робят знаю! Уважа-ают…
Однако при подходе к знакомому зданию Бабин обнаружил неуверенность: замедлил шаг и стал красться, прячась за углы домов. Николай хотел уйти, но Бабин сам не отпустил его. Хватаясь за локоть, словно ища защиты, он бормотал торопливо:
— Как бы того старичка не встренуть, добросовестного-то. Правди-ивый старичок. От таких костылем не отобьёсся. Всю суть наизнанку вывертывает. Боюсь же я его, друг-сердяга!
Малахов не ответил: сопя и напрягаясь, ждал, когда выйдет из здания второй человек, образ которого не давал покоя; вот он появился. Николай выскочил из-за угла, где прятался вместе с бродягой, и быстрым шагом бросился догонять его.
…Зачем, ну зачем он это делает?!
Шататься по городу вечерами, вступать в разговоры с лохматым одноногим, идти следом за тихим, убитым горем старцем вместо того, чтобы выйти после рабочего дня на крылечко, окликнуть проходящего соседа и разговаривать с ним о вещах вроде бы простых до времени, пока не утихнет небесный пожар за горизонтом и ласковый женский голос не позовет в дом.
Страдает человек, и тяжки его страдания; ценой потрясений, тяжелейшей душевной работы достигает он наконец состояния житейского покоя, и вот снова кричит его душа, и идет он из дома, чтобы новые страдания, еще тяжелей прежних, пали на его долю.