Торжественно и чисто, словно обмытые, розовели трубы заводов, значительней и осмысленней казалось оживление улиц, и даже надсадный и требовательный крик паровоза у входа на станцию не раздражал слуха.
В портфелях, очень солидных и практически будничных с виду, тетради, на чистых обложках которых старательной рукой зачеркнуто «ученик… класса» и четким почерком выведено:
«Студент первого курса Технологического института».
От самой заставы, через весь город — по широкой глади Плехановской улицы, сквозь шумную толчею проспекта Революции, мимо зеленой, с первой вкрапленной медью ранней осени, гущи Парка культуры и отдыха — видели в этот день молодые глаза много такого, что почему-то не отмечалось раньше.
Вот старичок в клетчатом демисезонном пальто спешит к заводским воротам. Наверное, инженер.
Надо скорее учиться!
Вот опять, как и вчера, из-за синих холмов гулкий перекат артиллерийской стрельбы. Учебные боевые занятия войск. На западных чужих землях — война…
Надо скорее учиться!
Вот просто светит солнце, дышит в лицо свежим и чистым воздухом хороший и обычный советский день. Хорошо! Но нужно, чтобы с каждым новым днем было все лучше.
Надо скорее учиться!
В Студенческом городке день начинался так: сперва возникала песня. Она появлялась не сразу, откуда-то издалека — только мелодия, светлая, как утро, как воспоминания детства. Потом в нее неторопливо вплетался чистый бас, и вот уже во всех комнатах большого четырехэтажного общежития звучала песня:
Широка страна моя родная…
Люди, не открывая глаз, слушали песню. Диктор читал последние известия, и снова все погружалось в утренний, сторожкий сон. Еще рано!
Через час студенческое общежитие дружно просыпалось от неожиданно резких и веселых переливов горна: они шли с первого этажа, из дверей комнаты, где жил горнист, студент первого курса Сережка Прохоров, стремительно пробегали по коридорам и обрывались на высокой, невозможной ноте, летящей из форточки четвертого этажа.
Физкультзарядка!
Хлопали двери, раскрывались окна. К общежитию спешили женщины с молоком.
Сережка Прохоров садился в крайнем окне четвертого этажа, задорно поблескивал очками, такими большими, что из-за них трудно было разглядеть его маленькое, курносое лицо.
— На зарядку становись! — доносился снизу повелительный, зычный бас физрука Хмурого.
Комната № 22 просыпалась после второго сигнала.
— Проспали! — вскакивал Аркадий Ремизов и протирал черные дикие спросонья глаза. Два прыжка — и он у кроватей товарищей. — Физкультзарядка! Подымайсь! — И сдергивал одеяла с друзей.
Те по-разному воспринимали это. Федор Купреев сразу открывал глаза, словно и не спал.