— Уж и не знаю, принимать ли мне ваше приглашение. Джефри, кажется, дома, и…
— Ах да, — вспомнил Милти. — Совершенно вылетело из головы. Я встретил Джефри, когда шел сюда, и сказал ему. Он не возражает против того, чтобы я пригласил вас. Тем более он как раз уходил.
— Неужели? Я точно самая счастливая из женщин, имея такого милого и понимающего мужа, — ехидно сказала Роза. Она вскочила, отбросив книжку, — воплощение сдерживаемого раздражения. — Хорошо, лорд Филпотс. Я оденусь к девяти и буду ждать вас. Сегодня мы поставим на уши весь город.
Лорд Филпотс, казалось, остался глух к ее сарказму.
— Чудесно! Решено. У меня есть совершенно изумительный новый наряд для этого случая. Вы глазам своим не поверите.
Он был прав. Роза не могла поверить своим глазам, когда он в тот вечер появился в гостиной. Одетый с головы до ног в огненно-оранжевый шелк, он напоминал осыпанную драгоценностями тыкву, но сказать это значило бы зря обидеть этого милого, чуткого человека. Так что Роза лишь покачала головой и позволила ему усадить себя в экипаж. В сравнении с его ослепительным нарядом ее собственное платье из лилового атласа казалось немодным и блеклым. Очень печально для великосветской дамы ее положения оказаться в тени кавалера.
Однако при всей ослепительности наряда лорда Филпотса лондонское общество не сильно от него отстало. Маленький театр, забитый до отказа, сверкал драгоценностями, украшавшими как женщин, так и мужчин. Роза с удивлением отметила присутствие большинства самых шумных светских прожигателей жизни. Всего через пять минут после первого появления на сцене баронессы Катс, встреченного бурными аплодисментами и свистом, Роза начала понимать причину ее славы. Эта женщина — шутиха, очень смешная, хоть и роскошно разодетая. Толстуха с множеством подбородков, задрапировавшая свое тело ослепительно серебристым шелком, усыпанным бриллиантами, казалось, была в восторге от собственных ног. Она обтянула их чулками из розового шелка и вызывающе выставила напоказ. Поддерживая в публике интерес к пьесе, она выходила к рампе, демонстрируя ноги в самом выгодном свете. Те строчки, что удавалось расслышать сквозь свист и смех, были Розе совершенно не знакомы, как, вероятно, и Шекспиру.
Актрису безжалостно перебивали, и, выбрав самого шумного из своих мучителей, она указывала на его ложу и обращалась со следующими репликами прямо к нему, таким образом, подстрекая всех остальных. Роза уже сожалела, что пришла в театр. Шум стал оглушительным: в партере хором закукарекали. Гнилые фрукты полетели в таком изобилии, что актерам пришлось отступить в глубину сцены и прервать спектакль, пока не убрали грязь.