— Ты чего же так плохо намазал? — сердито пришепетывал Трофим, и верхняя в пушке губа его выгибалась корытцем.
— Да что ты, истинный Христос! — клялся Латаный. — Хочешь — перекрещусь. Цельную дегтярку вылил. Батя кинулся сапоги мазать, а там пусто. «Куда запропастили деготь?» И начал меня гонять.
— А я утром надась шел мимо них и ничего не заметил.
— Так они ж эта… доски перелицевали. Глянь зайди…
— Ну ладно, перелицева-али!.. — И Трофим, скорчив рожу, отвернулся.
Вокруг атамана — тягучий гуд, приглушенный разнобой голосов:
— Дождь-та… Трава полезет теперь.
— Знычт то ни токма, хорошо-о, замечательно!
— Разо-ор, разо-ор! Петлю готовь, да и все.
— Кум Пашка, кум Пашка, проса́ вместе будем сеять?
— Война, она, милушки мои, штука мудреная; мудреная, говорю, милушки, штука. Ерманские енералы…
— Шалмерки бедствуют оё-ёй как! Мы, бывалча…
— Четверо ребятишек мал-мала меньше. Подумать только!
— Крючков-то, волки тя ешь, пять германов будто насадил на пику.
— Ехал через Солонку, а Березов наш бродит без штанов по озеру. Залез до пупа и тащит вентери, как ведьмедь все равно. Смотри, мол, отморозишь, аль лягушка откусит — баба сбежит.
— Го-го-го…
— Угу-гу-у…
— Господа старики, господа старики, тише, тише! Да тише, говорю!.. — Атаман постучал кулаком по столу, провел ладонью по лысине. — Так, значится, мы собрались, чтоб порешить, конечно. Первое у нас дело — это насчет прудов. Время хоть и не указывает займаться этим самым… Но ждать нельзя.
Позади толпы завозились ребята. Кто-то, дурачась, распластался под ногами, на него посунули, и пошла давка, гогот, визг.
— Ти-ише, господа, тише! — надсаживался криком атаман, — Что вы с ума сходите! Так как насчет прудов? Завтра?
— Бог тебя прощает, и я прощаю!
— Хо-хо-хо…
— Добрый час!
— Вода, она, милушки, ждать не будет.
— Пиши! — и атаман громадным полосатым ногтем, словно конским копытом, ткнул в бумагу. — А еще, господа старики…
Людей будто ветром смахнуло с мест: вскочили все сразу, сгрудились у стола.
— Сидите, сидите, что всполошились! Сядьте! Еще, господа старики, есть такое дело. Ходят тут промежду людей разные разговоры. О просянищах. Чтоб, значится, переделить их, которые распахали в прошлом годе. Как мы ежели того, так…
Атаману договорить не дали: разноязыкий гвалт грохнул, и все потонуло в нем.
— Передели-и-ить!
— Не на-адо!
— Распахали, а теперь снова-здорова!
— Повадились на чужой шее!
— Передели-ить!
— Вы ездите на нашей!
— Не на-адо!
— Свою подставляйте!
— Разделить!
Против амбара на крутобережье сидели гуси. Подоткнув под крылья носы, они мирно почивали, вели свои дремные разговоры. Вдруг старый подгрудистый гусак вскинул голову, помигал жемчужинкой глаза и тревожно вскочил, кагакнул. Гуси спросонок зашипели, захлопали крыльями и, теряя перья, опрометью шарахнулись в воду. А по речке в степь, в бескрайние, нетронутые плугом просторы неслось диким ревом: а-а-а, ы-ы-и…