Возможно, под влиянием холодного дня, напомнившего о зиме, а может, по совсем другой причине в тот четверг я отправился из кафе прямо домой и уселся за стол на кухне, чтобы сочинить письмо Анне Принц. Я написал, что являюсь наследником Генри Ружички, который скончался в марте. Сообщил, что не знал этого человека и не понимаю, почему получил наследство. Рассказал, что нашел в его доме письма, отправленные дамой по имени Анна Принц, и вот теперь пишу ей. Поскольку, по моим сведениям, у Генри Ружички нет живых родственников и я ничего не знаю о том, были ли у него друзья, я подумал, что стоит сообщить о его смерти хоть кому-нибудь. Когда я писал письмо, то был уверен, что никогда не получу на него ответа. Адрес Анны Принц был почти пятнадцатилетней давности, за это время названия улиц менялись, дома сносились, а человек мог много раз переехать или умереть.
К шести часам вечера письмо было готово. Я опустил его в почтовый ящик, а когда вернулся домой, зазвонил телефон. Я поговорил со своим отцом минут десять, и, когда положил трубку, меня посетило то же чувство, что и раньше: что-то было недосказано, что-то такое, что ни один из нас не мог облечь в слова и что нельзя исправить.
Я остался сидеть у телефона и вспомнил, как в первый раз привез Еву в дом, где прошло мое детство. Мы ехали на машине два часа без остановки, и она всю дорогу спала. Время от времени я поглядывал на нее, ее грудь поднималась в такт дыханию, волосы упали на лоб, на щеке ямка. Возможно, именно тогда я впервые почувствовал, что она далеко; гость. Может быть, это ощущение возникло в тот день и час, когда до дома оставалось уже немного, а может — гораздо раньше, еще до нас.
Мы приехали поздно вечером, когда уже смеркалось. Ева открыла глаза и сначала не поняла, где мы. В саду стоял аромат спелых яблок, а сломанные деревья пахли смолой. Мы прошли через двор, вдруг Ева остановилась, повернулась и сказала: «Вот ты откуда». Мы спали в моей старой комнате с наклонным потолком, из окна которой открывался вид на поля. На следующий день я показал Еве места своего детства. Рассказал ей, как летом плавал там, где река была поглубже, а течение помедленнее и где на берегу стояла сколоченная из досок шаткая вышка для ныряния, которую по весне унесло половодьем. Показал магазин, который держал мой отец, а до него — мой дед; в подвале этого магазина я часто прятался, когда хотел побыть один. Рассказал, как в сумрачном свете подвала открывались бесконечные комнаты, коридоры, каморки, где громоздился копившийся годами хлам, товар с браком, вышедшее из употребления оборудование, просроченный кофе в пакетах, банки, коробки, бутылки с напитками. В самые темные закоулки я боялся даже заглядывать, но в свете лампочки ощущал себя в безопасности, а как раз на границе света и тьмы, в конце коридора, была куча мешков, на которых проступали выцветшие буквы ANICHE.