Почему-то из всего фантастического карнавала картинок у неё в голове отпечатывался только один простой символ — треугольник. Или знак пирамиды. То ли она сама так хотела, то ли кто-то другой. Так или иначе, она с этим знаком в сознании видела как забавно улыбался психолог.
***
А потом она уснула по настоящему, и проспала всё на свете. Ей снилось, что она опять, как в гипнозе, видит себя со стороны. Но на этот раз она была неподвижна, а картинка — чёрно-белой. Со стороны могло показаться, что это снимок, если бы не покачивающиеся полы халата. Доктор Энелиль молча стоял рядом, а перед ними был какой-то туннель.
- Тебе предстоит пройти этим путём, и ты должна помнить — не читай списки на лодках. Ни в коем случае сама не читай, и не позволяй ему… — произнёс психолог. — А теперь, иди…
Странный какой-то сон. Доктор Энелиль подтолкнул её вперёд, и она проснулась. Несмотря на сон, ей казалось, что она проспала очень важный с ним разговор, и проспала какие-то ещё процедуры и мероприятия, подготовленные им.
Проснувшись, её посетило разочарование, в виде лыбящейся маски Квазика. Её даже не обрадовал отец, сидящий у кровати.
- А где Доктор Энелиль? Мне необходимо с ним…
Но её, довольно грубо, перебила Квазиморда:
- Доктор психолог отбыл. Он нас заверил, что в его услугах вы больше не нуждаетесь, — он растянул какую-то особенно безобразно-сладкую улыбку. — И ладненько…
Она вопросительно взглянула на отца. Тот пожал плечами, и произнёс:
- Теперь всё будет хорошо. Мы завтра летим в Лондон. Тебя сразу навестит врач, наш старый добрый Розенбум, и если надо, он найдёт лучшего психолога Лондона. Уж ты не беспокойся… тебе до отлёта надо пройти ещё кое-какие процедуры. Отдыхай, — он встал, и поцеловав её в лоб вышел.
Она вспомнила полированную голову их семейного врача и поморщилась. Хоть он и был добряком, ей нужен был не он. Только один человек мог ответить на все её вопросы.
«Тридцать три несчастья» с Джеком Леммоном и Ким Новак был его любимый голливудский фильм. Он себя как-то особенно удачно подставлял на место романтического героя той истории. И, хотя Леммон был намного моложе, Отто Макс мысленно проходил его роль, что говорится, кадр за кадром, и нога в ногу.
Ему нравились старые фильмы. Они были совершенно безопасны и предсказуемы. Его напарник, смешной Шульц, считал предсказуемость слабостью. Он был чересчур молод, и сомнительный экстаз от впрыска адреналина в кровь ему ещё не наскучил. Будучи безнадёжно отарантинен, Шульц не мог, как Отто, часами наслаждаться черно-белой картинкой. В старом кино царил дух экспериментаторства. Там не безумствовала жестокость, которой хватало в жизни. Максимум — грубость. Там не было этой псевдо-красоты секса, наоборот — любовь.