— Не могу, не могу!.. — мотал головой Першин, всхлипывая и сморкаясь. — А маршировать строем не надо?!
Успокоившись, он ссадил дочерей с колен и поднялся:
— Пойду на собеседование, — объявил он жене и увидел в ее лице озабоченность.
— Ты там не очень, не разоряйся, — предостерегла она, а он не мог удержаться, и пока он спускался в лифте, на его лице блуждала улыбка.
В подвале было полно людей, под низким потолком висел сдавленный гомон, все дожидались очереди: людей по одному вызывали за обитую старой жестью дверь, где заседала тройка.
Першин, не раздумывая, распахнул дверь настежь и оставил открытой, чтобы все слышали и могли видеть. За дверью Андрей обнаружил трех стариков, которые сидели под портретом Ленина за столом, покрытым красным сукном. Сукно было сильно побито молью и потерто изрядно, Першин почувствовал запах нафталина, видно, сукно долго хранили в шкафу или в сундуке.
Посреди комнаты с ноги на ногу переминалась женщина, которая проходила собеседование и, вероятно, ломала голову над ответом. За маленьким столиком в стороне сидела морщинистая старушка-секретарь в красной косынке, повязанной революционным узлом на затылке и писала в толстой амбарной книге, вела протокол.
— Это вы домком? — громогласно спросил с порога Першин, и гомон за дверью стих, все уставились в спину пришельцу.
— А вы кто? — поинтересовался старик в белой под горло рубахе без галстука, застегнутой на все пуговицы. Он был явно раздосадован, что их перебили на полуслове. — Жилец?
— Жилец, жилец, — успокоил его Першин. — Все мы жильцы на этом свете.
— А почему врываетесь? — нахмурился другой старик в старом френче с накладными карманами на груди. — Здесь люди работают.
Третий старик лишь прищурился и молча, неодобрительно смотрел сквозь круглые железные очки, взгляд его ничего хорошего не сулил.
— Талоны на сахар здесь выдают? — простодушно улыбнулся Першин, сдерживаясь, чтобы не выкинуть что-нибудь раньше времени.
— В очередь! В очередь! Он без очереди! Без очереди он! — загомонила, запричитала, захлопотала позади толпа и ходуном заходила от волнения.
— Талоны выдают только тем, кто сделал социалистический выбор, объявил старик в белой под горло рубахе, похожий на сознательного рабочего. — Враждебным элементам — никаких талонов!
— Ах, так… — понимающе покивал Першин. — Социалистический выбор… А социализм — это, конечно, учет, как сказал Ильич? — Першин указал рукой на портрет.
— Верно, — решительно и строго подтвердили все трое, и даже старушка-секретарь кивнула в знак согласия.
Першин вошел в комнату и деловито походил из угла в угол, обозревая скудную мебель, как хозяйственный старшина в казарме. — Что ж, обстановка у вас, я смотрю, революционная, ничего лишнего, — одобрил он, прохаживаясь на глазах у толпы, которая пялилась сквозь распахнутые двери. — Все строго, честно, справедливо, так?