И на этот раз они подтвердили единодушно, однако Першин не спешил.
— Как я понимаю, социализм — это распределение, — задумчиво произнес он, словно никогда не знал и вдруг додумался, прозрел.
— Правильно, так учит наука политэкономия, — вставил старик в зорких народовольческих очках, вероятно, идеолог, Першин глянул на него с признательностью — спасибо, мол, ценю.
— Наука! — Першин назидательно поднял указательный палец, как бы привлекая общее внимание к своим раздумьям.
Старики внушительно и строго, плечо к плечу сидели за столом, покрытым красным сукном, и были похожи на скульптурную группу. Они были преисполнены важности своего дела и надувались от собственной значительности и от сознания исторического момента; без смеха на них нельзя было смотреть, но Першин старался не подавать вида.
— Итак, социализм — это распределение! — объявил он громко и торжественно, потом вдруг полюбопытствовал. — А кто будет распределять? Першин с любопытством поозирался, как бы в поисках того, кто будет распределять, но не нашел и ответил сам. — Ну конечно, вы, родные мои! Очень вы любите это дело: распределять! Вас хлебом не корми, дай что-нибудь распределить. К кормушке ближе, верно?
— Вы антикоммунист? — робко, с надеждой обратилась к нему старушка-секретарь и зарделась от собственной смелости, победно оглядела всех, гордясь своей бдительностью и классовым чутьем.
— Анти, анти… — покивал Першин. — Анти-шманти. Сами, небось, себя сахаром обеспечили, акулы мирового социализма?
— Молчать! — заорал вдруг, затрясся, сжав кулачки, тощий старик в круглых очках. — Вы здесь контрреволюцию не разводите! А то мы вас живо!.. — зловеще пообещал он, умолк, но и так понятно было: если враг не сдается, ему не сдобровать.
— Что живо? — поинтересовался Першин. — К стенке? — он помолчал и улыбнулся добродушно. — Ах, вы, старые задницы, — сказал он прочувствованно, но с некоторым укором и как можно сердечнее. — Все вам неймется.
Он услышал в толпе за порогом смех и веселый гомон. Першин неожиданно снял со стола графин с водой и поставил его на пол, красное сукно он растянул в руках против окна и посмотрел на свет:
— Кумач-то насквозь светится, — посетовал он сочувственно. — Не уберегли, большевики, моль побила…
— Не твое дело! — отрезал старик во френче.
— Ну как не мое… Я ведь тоже общественность. Разве можно отстранить человека от народовластия? — усмехнулся Першин всем троим.
Теперь они сидели за неказистым старым столом — истертые, покрытые трещинами голые доски, убогая столешница, шляпки ржавых гвоздей. Першин сдвинул стол к стене и засмеялся от открывшегося ему вида: еще недавно старики выглядели внушительно и монументально за покрытым красным сукном столом, сейчас они сидели в прежних позах, но стола перед ними уже не было и смотреть без смеха на них было невозможно; они по-прежнему мнили себя в президиуме, хотя не было ни стола, ни кумача, один графин с водой стоял у ног на полу.