В военкомате поломали головы и за строптивость и наглое поведение упекли Бирса в морскую пехоту на Дальний Восток.
К ночи шторм стих, десантные войска подошли к месту высадки: впереди по курсу на фоне блеклого горизонта со следами догорающей зари над морем чернел остров, который десанту предстояло взять штурмом.
Корабли на малых оборотах подошли к берегу, опустили пандусы, но отмели не достали: из-за шторма и обледенения суда опоздали до начала прилива, высадку пришлось делать в воду.
Двумя цепочками десантники друг за другом выбегали из трюма на пандус и прыгали в море. Подняв оружие, Бирс вместе со всеми по грудь в ледяной воде спешил к берегу, преодолел под встречным огнем песчаный пляж и полз по скользким мокрым камням к линии береговых укреплений, а потом карабкался на скалы, где противник устроил доты.
Бирс служил трудно, не мог осилить субординацию. Да и как смириться, если помыкает тобой малограмотный тупица, который кроме мата и команды «отставить!» других слов не знает.
Потому и не вылезал Бирс из нарядов, вдоволь начистил на кухне картошки, вымыл в казарме полов, вычистил гальюнов, да и на «губе» посидел сполна: за строптивость, за грамотность, за то, что больно умный, за то, что много о себе понимает, за… — да мало ли… Одно то, что человек из Москвы, вызывало у многих досаду. Даже фамилия доставляла ему немало хлопот.
— Бирс, ты не русский? — спросил однажды однокамерник на «губе».
— Числюсь русским, — неохотно ответил Антон, наперед зная, о чем пойдет речь.
— Как это?
— Один прадед немец, другой швед, третий русский, четвертый вообще грек. У нас в роду и поляки, и грузины… Так кто я?
— Да, намешано в тебе. А я вот русский.
— Поздравляю.
— Чистокровный!
— А вот это трудно сказать. Ты из предков кого знаешь?
— Деда, бабку…
— А дальше?
— Дальше не знаю.
— Ну вот видишь. Да и невелика заслуга, ты-то причем? Кем тебя родили, тем ты и стал. Хвастать особенно нечем. Это уж потом от тебя зависит — кем станешь. Тогда гордись, другое дело.
— Ты что, против русских?
— Упаси Бог! Я за всех!
Однокамерник остался недоволен, Бирс видел, но это был еще мирный разговор, а случались драки — в казарме, в сортире, даже здесь, на «губе».
Бирс досиживал привычные десять суток, когда в часть с инспекцией прибыл полковник из округа.
— Кто разрисовал стены? — полковник строго оглядел камеру, стены которой были действительно разрисованы и исписаны похабщиной вдоль и поперек.
Это была настоящая солдатская художественная галерея, созданная поколениями отсидчиков, гордость и слава гарнизона, многие просились на «губу», как в музей.