— Не могу знать, — стоя по стойке смирно, ответил Бирс.
— Вы?! — в упор сверлил глазами инспектирующий.
— Никак нет.
— Ваша камера, значит вы! — сделал доступный вывод полковник.
— Товарищ полковник! — торжественно, громко и внятно обратился Бирс. — Если вы станете возле навозной кучи, я же не скажу, что вы ее автор!
Антон наперед знал, что поплатится, но поделать с собой ничего не мог. Ему добавили две недели строгого ареста, но он и впредь не в силах был совладать с гордыней, принесшей ему столько хлопот.
Служить оставалось шесть месяцев, когда его вызвали в штаб.
— Бирс, вы были альпинистом? — улыбчиво поинтересовался начальник штаба, и Антон сразу почуял подвох: начштаба ко всем, кто был ниже по званию, обращался на «ты», неожиданная ласка была явно неспроста.
— Альпинистом я никогда не был, — сдержанно ответил Бирс.
— В личном деле записано, что вы горнолыжник.
— Я катался в университете.
— В горы ездили?
— Ездил. Два раза.
— Ну вот видите, а говорите, не альпинист.
— Я на лыжах катался.
— Какая разница? Горы — есть горы. Пришел приказ: альпинистов отправить по назначению. Так что собирайтесь.
Он сразу понял, что это означает: кто-то напоследок решил сделать ему подарок. Бирс прислушался к себе, но странное дело: он был спокоен, даже на прощание он ничего им не сказал — что толку?
С некоторых пор он стал полагаться на судьбу, чему быть, того не миновать, и он учился смирению, как учатся читать — постепенно, шаг за шагом, по буквам, по слогам…
В Афганистане Бирс пробыл пять месяцев. К войне он испытывал отвращение, ненавидел тех, кто ее затеял, однако он не сожалел, что попал сюда: чтобы узнать, надо было пройти.
Вернувшись, Бирс снова работал на телевидении и жил прежней жизнью, но минувшие два года помнились постоянно, даже тогда, когда он не думал о них, не вспоминал: невозможно уже было жить так, словно он не прыгал с десантного пандуса в ледяное море, не полз по мокрым камням, не отбывал наряды на кухне, не мыл гальюны и полы, не сидел на гауптвахте, не лез ночью на скалы, чтобы к утру оседлать господствующую высоту или перевал, не смотрел в глаза смерти и не видел, как убивают других.
…старик умер не приходя в себя. Стреляли из арбалета, уйти далеко стрелок не мог. Разведчики рванули по тоннелю в сторону Красных Ворот, осматривая на ходу все щели; гулкий топот кованых башмаков заполнил тесное пространство.
Першин понимал, что стрелок знает здесь все ходы, но выбора не было: времени оставалось в обрез, вот-вот пропоет сигнал, замигают фонари и вскоре в контактный рельс дадут напряжение, следом пойдут поезда, и задача усложнится неимоверно, тут не то что искать, уцелеть бы.