И вдруг отпустило ее. И оказалось, что на месте той жути, от которой тянуло холодом и хищной пустотой ловчей ямы, сидит обычный немолодой муж и весело (ВЕСЕЛО!) подталкивает сотника Корнея локтем в бок.
— Поляница![2] Слышь, Кирюха: поляница!
— Кто? Она?
— Да не сама она, конечно, но в роду поляницы точно были! Давно, но были.
— Ну?.. Кхе! Вот оно, как, значит… То-то я гляжу… Слушай, а знак Лады?
— Да я тоже поначалу засомневался, а как ты сказал, что ее хороший наставник учил, так и дошло наконец. Учил ее кто-то от Лады. Как уж так получилось, сказать не возьмусь, но думаю, что жрицу Лады из нее делать и не собирались, нет в ней ведовства, даже не начинали учить. Другое тут. Понимаешь, Кирюша, это ж редкость по нынешним временам — наследственный дар поляницы. Пусть и слабый, неполный, но ведь от рождения же, в крови растворенный! Видать, узрела какая-то жрица цветок редкостный, да и решила не дать ему дичком вырасти — взлелеяла, хоть и не на ее стезе тот цветок проклюнулся.
— Кхе… значит, не ворожея. А Андрюха-то? Неужто сподобился наконец?
— Повезло, видать… поляница-то в ней не все время видна.
— Да-а, повезло, узрел Андрюха в ней богатырское начало. Был там случай один, Аристаша… потом расскажу.
Корней на краткое время замолк, словно что-то обдумывая, потом заговорил снова:
— Вот что, Арина. Какими мы можем быть, ты поняла. Вижу, что поняла. А потому стращать тебя не стану, но помни: за Андрея с тебя спрошу, как за родного сына. Молчи, не отвечай! М-да… Кхе! Ну а ежели сладится у вас… одним словом, если, в общем, хорошо пойдет…
— Одним словом, — перебил Корнея Аристарх, — если осчастливишь нам парня…
— Да, верно! Так вот: дочерью родной для меня станешь! Ни в чем тебе отказа не будет! И опять молчи! Не надо ни отвечать, ни обещать ничего. Не порти нам с Аристашей… Кхе! Трепалом бабьим… Короче, ступай и помни. Ступай, я сказал!
На негнущихся ногах, забыв поклониться на прощанье, Арина вышла из горницы, но соображения не притворять до конца за собой дверь у нее все же хватило. Остановилась и замерла, прислушиваясь.
— Кхе! Ну и на хрена тебе весь этот циркус понадобился? А, Аристаш?
— Так скучно же, Кирюха, в кои-то веки лицо новое увидишь, а тут такая жемчужина, едрена-матрена!
— Эй-эй! А ну не трожь чужого!
— Едрена, Кирюха, матрена! И никак иначе! Нет, ты понял? В самый раз баба для Андрюхи! Я уж и надеяться перестал…
— Кхе! Я тоже… По этому бы случаю… А?
— А что? Можно! Даже нужно!
Дальше слушать стало уже неинтересно, да и ледяной холод в груди, оставшийся после «разговора», оттаять можно было только возле НЕГО.