Об этом я подумала уже шагая обратно по коридору, чтобы помешать шкворчащую на плите рыбу.
Но этот вечер, как оказалось, имел на меня планы. И совсем не те, что я строила сама для себя - мол, почитать, отдохнуть, выспаться перед завтрашним днем, постирать пару вещей.
Рыба на плите так и не дожарилась. Я только и успела выключить печку, накинуть плащ и достать немного денег из заначки на "черный" день, чтобы заплатить за поездку на такси, потому что как гром посреди ясного неба пятью минутами позже в квартире раздался еще один звонок.
На этот раз из больницы. Бабушку увезли на скорой.
Эта вечер запомнился мне чередой кошмаров и измотал до предела.
В больницу, потом из больницы, чтобы сгрести все накопленные деньги (очень хотелось ноутбук, э-э-э-х) и отдать их докторам. Бабушке потребовалась операция на сердце. Запомнилась ее пергаментная рука, сухая и сморщенная и слова "Диночка, ты ежель шо случится, квартиру-то себе забери, в завещании я написала..." Уговоры о том, что ей - всего лишь семидесятитрехлетней - еще рано, ей еще жить да жить. А потом операционная для нее, а я для меня тишина коридора и равнодушный свет белых ламп.
Затем вышел какой-то доктор, лица я уже не запомнила, сказал, что операцию сделали вовремя и успешно, и что бабушка жить будет, но сейчас навещать нельзя, нужен отдых.
И снова такси. Уже ночью, под моросящим дождем. И последние двести рублей исчезли в кошельке водителя. Ни заначек, ни сбережений, только в долг теперь. Ни еды и не воды..... И только белая мокрая шерсть мурчащего от радости кота у подъезда, которого снова пришлось оставить на улице.
Когда открыла дверь в квартиру, то порадовалась, что дома тихо. Анатолий не вернулся, вероятно, заночевал у кого-то из друзей. И то хорошо. Я, почти ничего не соображая от усталости, разделась и, даже не вспомнив про полусырую рыбу на плите, ушла в спальню и забралась в постель. На автомате завела будильник на семь утра и укрылась с головой одеялом.
Сон не шел. Крутились мысли о том, что денег нет даже на то, чтобы закинуть на мобильник и позвонить маме. А с городского нельзя - международные звонки давно заблокированы. Значит, мама не узнает, пока я не займу и не сообщу ей.
Зубы стучали, хотя в комнате было тепло. Отчаяние вновь скрутило так, что дышать было больно.
Почему я всегда одна? Почему нет того, к кому можно пойти и пожаловаться? Почему все на мне?
Но уже давно стало ясно, что вопросы "за что?" всегда остаются без ответов. Мишка у подъезда тоже, наверное, в своей кошачьей голове спрашивал "за что", а толку-то.