Словно человек вдруг с какой-то другой стороны взглянул на свою жизнь. Раньше казалось, что так и должно быть с сотворения мира и до страшного суда.
А теперь услышали другое. Поняли, как обстоит дело с усадьбой.
Больше всего волновалась молодежь.
Ясно, ведь кругом все тронулось, к чему-то дело идет, все клокочет, кипит, как в котле. Самые смирные и те зашевелились.
— В городах начальство бьют.
— Не мужики же!
— Все равно, простые люди, кто своим трудом живет.
— А как же! Должен же быть порядок — каждому, что ему полагается. И за работу чтоб справедливо платили.
— Землю мужикам.
— Дадут тебе, жди!
— Не бойся, если народ как следует возьмется, дадут!
— Может, кому побогаче, у кого и так ее много, тому дадут. Уж так всегда бывает, — где жирно, там и салом мажут. А чтоб батракам…
— Э, с вашими разговорами… Раз народ твердо потребует…
— Стражников выгнать.
— И чтоб в школе по-польски учили.
У каждого свое на уме.
Но одно знали все. У царя дела плохи, бьют его. Теперь его маленько прижать — уступит, во многом уступит. Тогда и мужику полегчает.
Терескин муж, тот тянулся к барчукам, которые теперь стали заходить в деревню. Он твердил одно:
— Испугаются власти. Обязательно должны дать польскую школу, и в волости чтоб говорили по-польски.
— А с помещиками как?
— Небось лишь бы с русскими немного управиться, тогда и с усадьбой дело уладится. Все-таки поляки, как и мы. Договоримся как-нибудь. Как ксендз велит, в мире и согласии.
Люди качали головами. Мартиновы слова были крепче.
Не подачка из чужих рук. А совсем по-другому. Свободная родина, настоящая, как следует. Где будут править крестьянин и рабочий. Где они будут сами себе хозяева, — а уж один трудящийся человек другого не обидит. Земля для всех. Работа для всех. Короче рабочий день. Справедливая оплата. Не так, что один в шелках ходит, а другому нечем грешное тело прикрыть.
Да, да, вот как оно полагается.
— Так-то оно так. А вот в прежние времена, еще до русских, была же Польша, а мужик был крепостной, хуже, чем сейчас.
— Хуже не хуже, почитай что одно и то же. Но то была господская Польша, помещичья. А теперь будет наша, крестьянская, трудовая…
Конечно. Такое уж время настало, всякому понятно — меняется жизнь. На другое поворачивает. Смятение было повсюду.
Мужики по деревне ходили гуртом, с пением. Радовались, хотя пока еще ничего радостного не было.
Потихоньку зашевелились и бараки. Невозможно было в это горячее время стоять и ждать, что тебе что-нибудь само с неба упадет. Справедливость так справедливость.
От этого смятения, от людских разговоров, от газеток случилось так, что батрацкий люд другими глазами взглянул на свою жизнь.