"Может, это и к лучшему – смотреть здесь не на что, только глаза окончательно разъест", – подумал Филипп.
– Эй, ну как ты? – раздался голос из-за двери.
– Спасибо, неплохо. Во всяком случае, мои раны продезинфицировались. Здесь все микробы подохли. – Филипп помолчал и закончил: – Чего и вам желаю.
– Смотри-ка, а он еще может острить! Значит, не перевоспитался. В таком случае, посиди еще, подумай, скажем, о смысле жизни.
– Подумай лучше сам об этом, потому что когда я отсюда выйду, у тебя на это не останется времени.
– Ну-ну, – только и сказал голос, и послышались удаляющиеся шаги.
Филипп скрипнул зубами от бессильной злости и приготовился ждать. И он ждал, задыхаясь от запаха хлорки, в маленькой, провонявшей камере размером метр на метр. Через двое суток камеру очистили от хлорки, а еще через неделю его выпустили из карцера ослабленного, голодного, с воспаленными глазами и слизистой оболочкой рта и обозленного на всех и вся. У входа в здание комендатуры Филиппа встретил сержант Паркер, улыбающийся хмурой улыбкой.
– Хорошо начинаешь службу, солдат. Хвалю.
– Не понял? – щурясь от яркого света, спросил Найкель.
– Молодец, говорю, что не раскололся перед Швецом.
– А-а, – понимающе протянул Филипп. – Сдрейфил тогда?
– Слушай, солдат, не доставай меня! Ты забыл про меня, я забыл, что ты мне прикладом подъехал, на том и остановимся, хорошо?
– А я и не забыл ничего.
С этими словами Филипп коротко без размаха ударил Паркера в подбородок. Тот рухнул, как подкошенный. Филипп запоздало оглянулся по сторонам – к его счастью никого рядом не было. Он достал сигареты и, прикурив, сел рядом с Паркером, ожидая, когда тот очнется. Наконец сержант застонал и приподнялся.
– Я тебя под трибунал отдам, – прохрипел он.
– Только попробуй, и тебя на родину отправят в цинковом гробу!
Паркер злобно посмотрел на Филиппа, но промолчал.
– Веди меня в роту, да не вздумай фортели выкидывать, иначе…
Филипп не договорил, но в его голосе было столько угрозы, что Паркер ужаснулся. Он молча поднялся, отряхнулся и пошел в расположение части механиков. Филипп, прихрамывая, зашагал следом.
"Ты еще горько пожалеешь, что десять дней назад решил зачислить меня в вашу роту".