Выйдя из аптеки, Сан Саныч направился к детской площадке возле его дома.
– Здравствуйте! – поздоровалась проходившая мимо девочка – дочка соседки, жившая этажом выше над квартирой Александра Александровича. Кажется, ее звали Надя.
– Здравствуй! – Сан Саныч машинально наклонил голову.
– Вам помочь? – предложила она, смешно тряхнув косичками.
– Я сам, – мягко, стараясь не показать своей уязвленности этой чужой, не нужной ему жалостью, отказался Сан Саныч.
– Тогда я побежала? – непонятно почему спросив у него разрешения, девочка, снова тряхнув косичками, помчалась по своим детским, но неотложным делам.
Инвалид посмотрел ей вслед и, насупившись, стал привычно созывать слетающихся при его появлении сизых городских голубей.
– Гули, гули, гули… – звал он, кидая птицам мелко накрошенный хлеб и пшеничные, специально для птиц припасенные зерна.
– Гурл, гурлы, гурлы, гурл… – отзывались ему голуби. Один из сизарей – крупный темный самец – взлетел и уселся кормящему на плечо.
– Гурлы, гурлы… – ворковал голубь, а Сан Саныч гладил доверчиво приблизившуюся птицу и улыбался.
На первый боевой выход три разведывательные группы первой роты вышли через четыре дня. А через двадцать два часа поступило сообщение о подрыве. На запрос про самочувствие раненого пришел неутешительный ответ: «Состояние тяжелое». Когда же было сообщено, кто именно наступил на мину, настроение неотступно находившегося на ЦБУ комбата из серой зоны переместилось в черную. Лишился ноги и теперь постоянно терял сознание командир…тринадцатой группы лейтенант Томин. Начало командировки никак нельзя было назвать удачным.
Еще больше настроение комбата испортилось, когда выяснилось, что имевшийся у Томина GPS-навигатор пострадал при взрыве, а определить точные координаты местонахождения при опустившемся сплошном тумане не представляется возможным. Единственное, что сейчас утешало командира отряда, – это то, что выход этот был первый, и вместе с Томиным с группой находился и более опытный офицер капитан Теркин, заместитель командира первой роты.
– Терн, – разговаривая напрямую с Теркиным, подполковник называл его по старому позывному, закрепленному за группой капитана в прошлую командировку. – Бери азимут строго девяносто и по прямой выходи к трассе, там сориентируешься. Мы выезжаем. Как понял меня, прием.
– Понял тебя, Аметист, понял, – отозвался Теркин, сидевший на коленях подле радиостанции и с тревогой поглядывающий на стонущего Томина.
– Удачи! – пожелал подполковник и мысленно попросил Всевышнего, чтобы эта потеря хотя бы в этот день оказалась единственной.