Мы проехали мимо компактного деревенского кладбища, уставленного крестами, – такое чувство, что мертвецов здесь хоронили в стоячем виде. Миновали церковь – симпатичный теремок с вручную отшлифованными куполами. Я осторожно спросил, не повлияли ли известные события в Каратае на веру людей в Господа Бога нашего. «А что ей, вере, сделается, – пожал плечами Гладыш, – как верили, так и продолжают. Ну, не все, конечно, насильно верить тут никого не принуждают…» Мы проехали мимо забранного чехлом замысловатого сооружения на дощатом постаменте, похожего на виселицу. «А это что за культурный объект?» – спросил я. «Виселица, – бесхитростно объяснил Гладыш. – Объект, ты прав, дружище, самый что ни на есть культурный. Народные гулянья тут у нас гуляются – в дни, когда казним провинившихся». «И частенько вы их казните?» – Я почувствовал, как холодок побежал по спине. «Да не, – отмахнулся Гладыш, – народ у нас послушный, непотребства и прочие гадости позволяет не часто. Казним за тяжкие провинности – дабы другим неповадно было. А как ты хотел, дружище? Времечко нынче смутное, враги не дремлют… Вот в прошлом месяце Баяна вздернули… не из сказителей, просто имечко такое. Продался банде Брадобрея, обещал их ввести в деревню; хорошо, что пресекли. Алчный был человечишко, мутный… А на той, кажись, неделе Федьку Грымова удушили – и этот напросился: цыплят в курятнике завел, обчество в известность не поставил, обогатиться решил, ишь ты… Ну, Федьку, понятно, в могилу, а супружнице строго на вид – чтобы больше такого не допускала…»
Я начал сильно сомневаться, хочу ли провести в деревне ночь, но Гладыш, посмеиваясь, успокоил: не трусь, приятель, если гости с миром, то ничего им не сделается. Если, конечно, бузить не будут, драки затевать, с девками пошлостей творить… «Кстати, насчет культурного события, – вспомнил Гладыш. – Завтра воскресенье, утром будем вешать блаженного бузотера Парамона Хрущева, так что, если еще не уйдете, можете насладиться зрелищем». «За что же вешать блаженного? – не понял я. – Он же БЛАЖЕННЫЙ!» «Да косит он больше, – отмахнулся Гладыш. – Парамон не дурак. Говорить не может, но мозги на месте. Был когда-то парень как парень, а как преставилась от золотухи его жена, вся жизнь кувырком пошла. Сельчане только и жаловались. То драку по пьяной лавочке затеет, то скотина у него в тайгу сбежит, то пожар в селе устроит. А третьего дня нажрался, как свинья, двум сельчанам ребра переломал, а писаря Жабкина в отхожем месте извозил и за интимное место собачьей цепью к конуре привязал. Вот и порешили на общественном совете – петлю на шею, а до воскресенья пусть в яме посидит, подумает. Пойми нас правильно, мужик, – выговаривал Гладыш, – выпить, закусить, пообщаться по душам в деревне не воспрещается – только тем, гм, и занимаемся… в свободное от трудов время. Но ведь мера-то должна быть? Мера – она ведь жизни нашей царица-то…»