Так или иначе, в изложенном сюжете мачеха, разумеется, должна была предстать исчадием ада. Приходя домой за полночь, после работы и вечернего института, Зоя Михайловна слышала из родительской комнаты: «Ну вот, и дочь твоя с блядок вернулась…» Но однажды Зоя, задумчивая девушка со старательных студийных фотографий, стала Зойкой Половецкой, девушкой с окраин, и, ворвавшись в спальню, сбросила рыхлое тело с любимой матушкиной простыни с васильками. Старую стерву не понадобилось даже бить ногами, она уковыляла сама, забыв прихватить муженька, который спешно заковылял за ней — не по любви, а с испуга. Вдогонку «молодым» полетела мачехина пузатая кружка с золотой надписью «Дорогой Валентине Абрамовне в честь 50-летия от 2-й вагоноремонтной бригады».
Впрочем, Зоя не осталась одна-одинешенька хлебать сиротские щи. Над ней взяла шефство тетка, научившая ее жирно подводить глаза и подарившая ей невиданный по тем временам роскошный будуарный гарнитур из черного нейлона. Тетка вырастила двух мальчишек, и у нее руки чесались на предмет передачи своего богатого женского опыта. Тут вовремя подвернулась отличница Зоя.
Не сказать, что ей слишком не повезло. Воспитаннице хоть и напоминали, что она не красавица и дай бог ей хоть одного мужика закадрить и удержать, однако теткина правда-матка казалась лучше мрачной плебейской тупости папиной пассии. Тетя Луша даже пыталась преподать, в каких тонах предпочтительнее явиться на первое свидание. Впрочем, ни один Зоин друг ею одобрен не был, и к резюме «его детей я нянчить не буду» Половецкая привыкла, как к «Иронии судьбы» в новогодние ночи. Но тетушка все-таки вынянчила Пашу как родного внука, выучила музыке, привязывая к стулу, и выдохнула только тогда, когда сшила ему в ателье богатый костюм для выпускного вечера. Который Паша, конечно, не надел, но двоюродную бабку не разлюбил, хотя от него не скрыли зловредное Лушино предостережение о «чуде с прибабахом», что родится у Зои, если она понесет от Бирюка. Для Луши это звучало почти как поощрение, Бирюка она жаловала больше остальных, и не потому ли Зоя осмелилась позволить именно ему оставить самый неоспоримый след в ее сумбурной жизни…
Все это — дела давно минувших дней, но время ходило по кругу рядом с Зойкиным домом, и в нем не было забытых историй, они все были наготове, как и ворох носков на добротном венском стуле, чтобы в нужный момент легко выдернуть любую из них. Кстати, теперь на венском стуле красовался новичок телевизор. Это был подарок Бирюка сыну, а видик они купили в складчину. Зоя реагировала со спесивым удовлетворением, и тут причина вовсе не в трениях с бывшим, а в том, что Зоя совсем не умела быть благодарной. Благодарность ее утомляла, провоцировала на неловкие выходки, а уж на ценные дары она отвечала и вовсе холодностью, ибо они напоминали ей о бедности. Посему ей давно их не дарили. Ее так же мало развлекала привилегия дней рождения типа цветы — шампанское — торт — коробочки, перевязанные ленточками. Ее вежливый ритуальный восторг и нервная быстрая улыбка, моментально тонувшая в озабоченной гримасе, давно никого не обманывали. Куда теплее она встречала б/у ботинки, заколки, чайники, ступки и прочее «отдай, боже, что нам негоже». Однажды Зое опрометчиво, но искренне презентовали люстру. Люстра, что греха таить, в Зоиной квартире смотрелась как инкрустация на сливном бачке, но все равно это не повод так исходить желчью. В конце концов люстра была торжественно преподнесена подружке-богачке, некоей Алисе, и смотрела Зоя при этом орлом, будто от самого сердца отрывает эту помпезную конструкцию. Алиса удивленно вскинула бровь — ей люстра была нужна, как корове бюстгальтер. Но Зое были высказаны приличествующие случаю благодарности, которые она предпочла принять за чистую монету. Самообман — великая сила, Зойкино счастье, и посему времена меняются и ангелы меняются вместе с ними. Во всяком случае, ее Ангел менялся.