– Друззя-друззя-друззя…
– Ага. Ну и сказал он, наверное, где в Москве живет да где дачка у него?
– Сказай, сказай. Не мне, Воротынцеву сказай… А я подслушал. Нехорошо, нехо…
– Ну, один раз оно, может, и ничего – подслушать. Да и подсмотреть тоже. А? Только вот чего я не пойму. Вы ведь уже старик дряхлый. Зачем вы за мной и Калерией Львовной подсматриваете? Неужели все еще удовольствие получаете?
– Получа… получа…
– Хорошо. Учтем. Доставим вам такое удовольствие еще разок. Завтра в машине с нами проехаться не хотите ли? Мы ведь с вами тоже теперь друзья?
– Хоти-хоти-хоти…
* * *
Серов сидел на каменном заборе близ лавры, ждал Колпака. Тот запаздывал. Утро сияло томное. Серов после вчерашнего скандала в дискотеке чувствовал себя на удивление собранно и уверенно, манера поведения Колпака ему неожиданно понравилась, и, хотя поначалу было тяжко и стыдно смотреть на вывернутое наружу чужое нутро, он решил при случае действовать сходным образом.
«При юродствовании христианская святость прикидывается не только безумной, но даже безнравственной… Попирая тщеславие… Да, именно, попирая тщеславие, действует Колпак. А цель? Цель ближайшая – поношение от людей… А при поношении что происходит? То и происходит! Выявление противоречия между глубинной православной правдой и гадким, да к тому ж и поверхностным смыслом происходит! Потому-то жизнь юрода есть непрерывный перескок да качанье: от спасенья нравственного к безнравственному глумленью над ним!» – размышлял про себя Серов.
«Посмеяние миру несем! И уж в дальнейшем не мир над нами ругается – мы над ним! Да, так! Вся та неправда, которая царит и в мире, и в России, требует исправления, требует корректировки христианской совестью… Потому-то юродивые так на Руси и ценились. Но то давно было. А теперь… Теперь надо… Надо на дачу… На дачу надо… При чем здесь дача?» – поперхнулся он про себя непонятно откуда просочившимся в мозг словечком.
«На дачу… На дачу… Вернись на дачу… И в Москву не надо ехать! Рядышком ведь… На дачу съезди…» – опять забуйствовали, забурлили, запетушились в голове внезапно проломившие какой-то заслон голоса.
Серову казалось, что теперь он мог бы юродскими мыслями и действиями (встать, дернуть лоток, опрокинуть шкатулки и брошки, растрощить ногами двух-трех Горбачевых деревянных) голоса пресечь, исторгнуть. Но ничего этого делать он не стал. «Может, и правда съездить? Лену попроведать. Ушел ведь как? Ушел тяжело. Поговорить, объяснить. Про Колпака рассказать. Жаль, Колпак разорвал брошюрку. Там интересно было. Но и так Лена поймет…»