Лирика (Санников) - страница 7
То с Байроном под парусами
Свершал свой безотрадный круг;
Нас опалял восток ветрами
И обжигал песками юг.
То я с Рембо на люке трюма,
В беседе дружески простой,
Хмелея, пил из звездных рюмок
Ночей тропический настой…
О штевень гладясь, шли мальштремы,
А я, в раздумьях о земле,
Туманной жизни теоремы
Решал на шатком корабле.
Куда ж теперь? В какие воды?
Оставим этот пароход
Для юных и отменно бодрых,
Которым странствовать черед.
Полмира пройдено — довольно.
Полжизни прожито — пора,
Пора предать забаве школьной
Морской романтики тетрадь.
1929
САМУМ[6]
Цвел костер в синеве весны,
Лепестками кружились искры,
Ободок азиатской луны
Над пустынею реял низко.
Цветом слез осыпалась джидда
На унылую глину дувалов,
Шелестела в арыках вода,
И с афганской земли задувало.
* * *
Сначала вскричала валторна
И трелями медной гортани
В пустыне, горячей и черной,
Пошла шевелить барханы.
Заплакали флажолеты,
И, словно тромбоны, гобои, бубны, —
На девять баллов ветер —
Песчаный джаз-банд Каракумов.
* * *
Ветер грохочет в бубны
И, круто повертывая пред нами
Песчаную ночь на уступы,
Спутанными рядами
На север уходит проворно.
Кричат в стороне валторны,
И над растрепанною пустыней
Рассвет появляется синий.
1930
ПОСВЯЩЕНИЕ
Тебе, Бела
Ты, похожая на ночную молнию,
Ты, достойная песнопений,
Прими пока что неполное
Собрание моих сочинений.
Прими эти песни, лавою
Покрывшие нашу дорогу,
С невеселой моею славою
И лирическою тревогой,
С духотою тропических плаваний,
С высотою восточной лазури.
Полюбившему дальние гавани
Суждены испытанья и бури.
1933
СМЕРТЬ ВЕРБЛЮДА[7]
В пустыне законы жестоки,
И, когда не под силу кладь,
И отказываются у верблюда ноги,
Отказываются шагать,
Его подбадривают ударами
Безжалостные проводники,
Пока не падает старое
Животное на пески.
И, увидев, что время верблюду
Умирать,
Со спины натруженной люди
Равнодушно снимают кладь.
Обнажаются кровоточащие, стертые
Верблюжьи его горбы.
Но он голову держит гордо
Для последней в жизни борьбы.
И, не чувствуя боли незаживленных,
Запекающихся под солнцем ран,
Глядит тоскливо и удивленно
На уплывающий караван.
Ему тяжело и душно,
Ослепительно льются пески.
И, когда ни глаза, ни уши
Не улавливают удаляющейся тоски,
Покинутое животное
Вдруг начинает понимать,
Что не пить ему больше воду,
Не встать.
И, внезапной объятое болью,
Чуя свой наступивший срок,
Гордую голову
Роняет на песок.
А пустыня колышется, вспыхивает, тускнеет,
И, курясь на барханах дымком,
Его вытянутую шею
Не спеша заметает песком.
И не слышит он, бездыханный,
Здесь могилу нашедший верблюд,
Как вдали бубенцы каравана
Без него, не смолкая, поют.
В пустыне законы жестоки,