Еще через несколько лет, когда до Петербурга и Москвы стали чаще доходить вести от обосновавшихся в Сибири жен ссыльных, Анастасия узнала и о новых несчастьях с детьми, которые родились уже там, на новом месте: о дочери Волконских, прожившей всего один день, о второй дочери Анненковых, умершей на четвертом году жизни, обо всех остальных младенцах, для которых жизнь в тех казавшихся Якушкиной совсем дикими местах была слишком тяжелой… С матерью Анастасия такие новости больше не обсуждала – чем дальше, тем сильнее она старалась избегать любых разговоров о чужих детях. Ее теперь интересовали только собственные сыновья, которые росли здоровыми и успешно учились именно потому, что она, их мать, всегда была с ними рядом.
И только по ночам, когда и мать, и сыновья спали, Анастасия доставала свой дневник и, вздрагивая при каждом шорохе, писала в нем о любви к Ивану и о том, как страстно она сожалеет, что была послушной женой и что они больше никогда не будут вместе.
Был еще один раз, когда она не выдержала и снова написала Ивану, попросив его разрешить ей уехать к нему. Славе было тогда восемь лет, а Енюше – пять, они оба знали об отце все и сами, выслушав объяснения матери о том, как тяжело ему в ссылке одному, согласились, что ей следует быть с ним и помогать ему. Тогда Иван ответил коротким письмом, в котором давал жене разрешение приехать, хотя делал он это, как казалось Анастасии, крайне неохотно. Но она бы поехала к нему, даже подозревая, что он не сильно этого хочет, если бы не возникшее на ее пути новое неодолимое препятствие: Николай I отказался выпустить ее в Сибирь во второй раз. Император и заговорщик, когда-то мечтавший его убить, словно нарочно поменялись местами – когда один из них перестал противиться отъезду Анастасии, это тут же начал делать другой. А сил, необходимых на то, чтобы бороться с запретами, у Якушкиной с каждым годом становилось все меньше…
А потом сил не осталось даже на то, чтобы вести дневник и писать туда о своей тоске по Ивану. К тому времени ее любимый уже был освобожден от каторги и жил в Ялуторовске, а сама Якушкина с детьми переехала в Сергиев Посад. Теперь Анастасия только изредка доставала свою заветную тетрадь и перечитывала старые записи на желтеющих страницах – в те редкие часы, когда все домашние дела были сделаны, а с сыновьями занимались учителя.
Так было и в этот раз. Анастасия достала дневник, перечитала несколько первых страниц и, тихо вздохнув, положила его обратно в шкатулку с другими важными бумагами. Скоро у мальчиков закончится урок, и они придут к ней в комнату – делиться всем, что узнали в этот день, и уже, наверное, в стотысячный раз слушать ее рассказы об отце.