Он не ошибся: следующая дверь, тоже открывавшаяся с тихим, почти неслышным скрипом, выпустила их с конвоиром из царского дома. Холодный и влажный, несмотря на летнее время, ночной воздух охватил Павла, но он не успел как следует продрогнуть: конвоир быстро довел его до экипажа, внутри которого было достаточно тепло. С Пестеля опять сняли повязку, но окна в экипаже были, как всегда, закрыты темными занавесками, и по каким улицам его везли обратно в Петропавловскую крепость, он тоже так и не узнал. Впрочем, его интерес к маршруту из крепости в Зимний дворец и обратно, и без того весьма слабый, на обратном пути угас окончательно. Мысли его вернулись сначала к первым допросам у императора, на которых он еще никого не выдал, потом – к тому дню, когда его арестовали, а потом и вовсе перешли к далекому прошлому, когда все дела тайных обществ еще только начинались…
С каким огромным количеством людей он тогда беседовал на очень откровенные и опасные темы! И как по-разному все они начинали относиться к нему после таких разговоров! Павел Иванович очень хорошо знал о том, какое мнение сложилось о нем у большинства вступивших в общество людей, – все они рассказывали ему друг о друге, и ни у кого из них даже мысли не возникало, что это тоже можно назвать доносами. А Пестель не уставал удивляться их рассказам. Одни соратники видели его приятным в общении и достаточно мягким человеком, другие – поражались и даже слегка пугались его жестокости, для некоторых он был суровым руководителем, которого невозможно ослушаться, а для иных – снисходительным и все понимающим приятелем… Были среди них те, кто пребывал в твердой уверенности, что Павел считает их своими лучшими друзьями и доверяет им больше всех, а были такие, кому очень хотелось заслужить его расположение, но кто даже не надеялся, что это когда-нибудь произойдет. И только сам Пестель знал, что все они, каждый по-своему, глубоко заблуждаются. Ни один из них не смог понять, что их предводитель не является ни злодеем, ни добрым человеком, сочувствующим народу, ни один не догадался, что он испытывал по отношению к своим соратникам, да и ко всем остальным людям на самом деле. Впрочем, им можно было это извинить – в конце концов, Павел и сам далеко не сразу понял, как он относится к другим людям. Только после создания «Союза спасения», когда его ближайшие единомышленники начали с жаром обсуждать, как тяжела в России участь простых людей, Пестелю вдруг стало ясно: сам он не чувствовал ни к крестьянам, ни к сидевшим рядом с ним за столом соратникам вообще ничего. Зла он никому из них, безусловно, не желал и жестокое обращение с крестьянами, которому и сам не раз был свидетелем, тоже считал несправедливым, но это не вызывало у него ни жалости, ни душевного порыва защитить их – вообще никаких чувств. Он был абсолютно равнодушен к их тяжелой доле и не разделял возмущения своих товарищей. Если те действительно мечтали восстановить справедливость и, без сомнения, расстроились бы, если бы им не удалось это сделать, то Павлу было решительно все равно, будут ли когда-нибудь их планы приведены в исполнение или нет.