Целую минуту они обнимались, пытались встать друг перед другом на колени и одновременно помочь друг другу выпрямиться. Женщина пыталась целовать и руки узника, и кандалы, в которые он был закован, а он, несмотря на то что она была совсем рядом с ним и вцепилась в него обеими руками, все равно смотрел на нее с недоверием. Но долго обниматься им не дали, охранники оттащили плачущую женщину от заключенного и вытолкали ее прочь из забоя, после чего все снова вернулись к работе, словно ничего и не произошло. Даже тот узник, к которому подбежала неожиданная «гостья» каторги, продолжал долбить стену забоя, как раньше, избегая смотреть в глаза своим товарищам по несчастью и старательно напуская на себя равнодушный вид. Вскоре каторжникам начало казаться, что никакой женщины и никаких страстных объятий среди обломков руды и пустой породы не было вообще, что каждому из них все это просто померещилось от сильной усталости. Во всяком случае, никто из видевших женщину не стал обсуждать случившееся с остальными: все доработали до конца смены молча, как будто в тот день вообще не произошло ничего интересного. И даже вечером, за скудным ужином, все старательно избегали этого предмета и лишь изредка украдкой поглядывали на склонившегося над своей тарелкой человека, к которому прибегала та женщина, – на бывшего генерал-майора Сергея Григорьевича Волконского.
А потом была долгая зимняя ночь, от холода которой не спасали старые, потрепанные и местами неровно зашитые одеяла. Как всегда, несмотря на усталость, ссыльные сначала долго не могли заснуть, а потом мучительно заставляли себя открыть глаза и встать под крики будивших их надзирателей. Все шло как раньше, ничего как будто бы не изменилось в их жизни: они снова скудно поели, снова вышли на работу, и никто посторонний больше не отвлекал их от добычи руды.
И все же кое-какие перемены в жизни каторжников наступили. Это стало заметно после окончания рабочего дня, когда их выпустили на очередную прогулку. И Сергей Волконский, и все остальные несостоявшиеся цареубийцы, для которых отдых во дворе был самым тяжелым наказанием, впервые за все время пребывания в остроге шли гулять со спокойными, а порой даже с чуть заметно улыбающимися лицами. Некоторые о чем-то переговаривались вполголоса, некоторые поднимали головы и смотрели в ясное небо, и их заросшие густыми бородами лица казались почти довольными жизнью. Они словно ждали, что во время прогулки во двор тоже прорвется кто-нибудь из их близких, из тех людей, которых они считали навсегда оставшимися в их прошлой жизни. Правда, ни в тот день, ни в последующие в острог и в забой никто так и не пришел, но перемена в настроении бывших бунтовщиков все-таки случилась. В их глазах появилась надежда на что-то хорошее, надежда, которой раньше не было.