— Достаточно двух вариантов, — перебила его Лученко. Она почувствовала в себе редкое состояние предзнания. Подумала: «Сказать или не сказать? Он меня и удивлял, и пугать пытался. Может, стоит и мне его удивить и немного попугать…» — Вы были со мной откровенны. Позвольте и мне, в свою очередь, быть совершенно откровенной с вами. — Вот сейчас, еще один малюсенький ход…
— Ради бога! Не стесняйтесь! Мы здесь совсем одни. Можете исповедаться. Как перед священником. — На лице Чабанова появилась сытая улыбка кота, держащего за хвост крохотную мышку.
Вера смотрела на номенклатурное человекообразное с чувством брезгливости.
— Напрасно вы испортили такой прекрасный обед. Не следует запугивать человека, с которым хлеб преломили. Это не только не по-христиански, но и не по-человечески. Поэтому я ухожу. Но перед этим скажу, что произойдет с вами завтра…
Вера в любой ситуации оставалась прежде всего врачом. Предупредить следовало из жалости. Но вряд ли поймет, скорее, начнет воевать. Ну что ж, начнешь войну — повоюем. А сейчас — неотвратимый мат в три хода, даже неинтересно.
— Завтра утром, — продолжала она, — у вас заболит верхний восьмой зуб с правой стороны, тот, что под коронкой. Зубы у вас здоровые, а коронки вы поставили, чтобы улыбка была идеально ровной, «голливудской» — так сейчас принято. А дантист у вас плохой, хотя и дорогой. Он зуб обточил, но не удалил нерв. Вот у вас этот нерв и заболит. Придется сбивать коронку и лечить. Все это неприятно и больно. Так что завтра вы не будете интриговать, не до того вам будет. Вы станете заниматься своим пошатнувшимся здоровьем. Прощайте.
Женщина повернулась и направилась к калитке. За воротами невдалеке она увидела остановку маршрутного автобуса. Там уже собралась группа ожидающих, а вот и автобус подъезжает. Вера села у окна и вздохнула с облегчением, хотя и понимала: это еще не конец игры. Они еще встретятся. Что-то невыразимо тусклое, темное чудилось ей в чиновнике, что-то неприятное. У подобных экземпляров свои правила игры. Вернее, в их собственной игре без правил они устанавливают свои законы. А главный их закон — все, что мешает, или покупается, или уничтожается. «Потом разберусь», — подумала Вера, усилием воли выбрасывая из головы чиновника. Скоро придет с работы Андрей, и в этот последний перед Парижем вечер они будут вместе. Все остальное не имеет значения.
Чабанов же проводил докторшу недоверчивым взглядом. «Правильно называла ее Римма! Стерва она лживая!» Зубы у него почти никогда не болели за все пятьдесят лет его сытой и благополучной жизни. С чего бы им начинать болеть сейчас? Дантист плохой? Врет сука! Он не только хозяин своей судьбы, но и хозяин своего здоровья!