— Ты хоть в школе-то учился, Коля? — с сожалением в голосе спросил я.
— Не. В советскую не ходил. Когда мы под Польшей булы. И в оккупации.
— Тогда мы не поймём друг друга. И насчёт Бога: я в сказки не верю. Я верю в реальность. В то, что существует. Или существовало. Что подтверждено фактами. А о Боге — одни басни. Непорочное зачатие! Это ж надо такое придумать. Для детей младшего грудного возраста. А — воскресение?
— Воскрешение, — поправил Коля.
— Всё равно — чушма. Мне бабка, соседка, тоже верующая, рассказывала: труп — гнилой, вонял уже, а Иисус взял и оживил. Любой нормальный человек…
— Бог може всё, — перебил меня Коля. — Для него нема ничого невозможного.
— Брось, Коля, мозги пудрить, — разошёлся я. — Не Бог, а человек может всё. Особенно — вооружённый передовой советской наукой. А не баснями из Библии.
Казалось, закончили спор. Но Коля не сдавался:
— Чоловик не може розумэть всё. Он не Бог. Ты думаешь, что може уразумэть всё?
— Не я. Не один человек, а человечество. Прогрессивное человечество всего мира.
Вот когда наконец-то пригодились знания, старательно почерпнутые мною из книг и газет.
Хотя Коля и замолчал, я чувствовал, что не убедил его. Пришлось продолжить спор.
— Коля, послушай. Ты упомянул о душе. Но никакой души нет. Её попы придумали. Ну где она? Какого цвета? Лично я ни одной души никогда не видел и в руках не держал. Существует, запомни, только то, что материально. Что, как говорится, можно пощупать. И что называется вещами, вещественным…
— Бабу за сиську визьмёшь — маешь вещь, — вмешался кто-то из прислушивавшихся к нашему диспуту. Мне это замечание очень не понравилось.
— Знаешь что, идём отсюда, — предложил я.
И тут заголосил, загорланил поблизости какой-то певун:
Люблю тебя я босую,
Хромую, безволосую…
— Ось скаженный, — беззлобно произнёс Коля и согласился: — Пидём до запретки. Не будемо мешать спевать чоловику. Там побалакаем.
— Артист! — осерчал я про себя. — Из погорелого театра. Орёт, как кот, которому на хвост наступили.
Вдогонку нам нёсся куплет, словно вихрь гнал пыль с мусором:
Сидели мы на крыше,
А может быть, и выше,
А может, и на самой на трубе…
До чего дурацкая песенка! Уши вянут. От них, от таких песенок, я временами не знал, куда деться. Но многим именно такие, глупые и уродливые, нравятся. Чего в них люди хорошего находят. Радио, наверное, никогда не слушали, поэтому.
Поскольку всё вокруг палаток было пропитано на метр вглубь зековской ядовитой мочой, мы выбрали местечко не столь зловонное — вдоль запретки.
Утомлённое за день тело с перетруждёнными, болезненными мышцами, просило отдыха, покоя, но беседа с Христосиком была мне важнее.