— Дрова! — догадался и Борщук. И с презрением повторил:
— Це — дрова!
И пнул одно из брёвен.
Странная у Коли повадка — пинать то, что ему не нравится. Он даже землю пинал, когда злился на измождающую, обессиливающую работу в траншее. А выражение «Це — дрова» обозначало у Борщука ещё и что-то мизерное, малоценное, бросовое.
Через минуту лейтенант выскочил из дома, но уже в зелёного цвета телогрейке без погон. Он отпёр сарай, выволок из него козлы и сказал:
— Вот. Шуруйте. Размер — локоть.
И опять ушёл, заперев сарай на замок.
Борщук выматерился ему вслед, выбрал самое тонкое брёвнышко. Мы положили его на козлы и принялись. Хорошо наточенная и разведённая пила запела весело, задорно. Чурбачки отваливались один за другим.
Неожиданно возле нас возник начальник, но уже в меховой душегрейке и с топором в руках. Он ловко, в два взмаха, крушил чурбаки и, нарубив большую охапку, уносил в дом. Топор тоже прихватил. Чтобы, наверное, не искушать нас.
Когда он удалился, Коля под пение пилы и озираясь сказал мне:
— Шнифты на другую сторону. Секёшь? Мусору нас не видать. Чухнём?
— Я, что, чокнутый, что ли?
— Тогда будь другом, попили один. А я — рвану. Он долго теперь не нарисуется. Успею далеко чесануть.
— Ты совсем охерел, Коля? — вознегодовал я. — У тебя в макитре — опилки?
Но Борщук словно не слышал меня.
— И не думай об этом, — отрезал я.
Коля, нервно дёргая пилу, начал костерить меня.
— Замолчи! — не выдержал я. — Только о себе думаешь. А со мной что станет?
— Скажешь, что ничего не знаешь.
— Мусора — дураки, что ли? Если ты и слиняешь, мне восемьдесят вторую намотают. Или по пятьдесят восемь, четырнадцать, довесят. И запечатают в крытку. Потом до конца срока со штрафников не вылезешь. Ты этого хочешь? Или тебе — наплевать?
— Бздила! — с ненавистью выкрикнул Борщук. — Фраер…
— А ты — кто? Урка в «законе»?
Наши пререкания наверняка продолжались бы, да опять появился начальник конвоя.
— Не устали? — спросил он хорошим, «человеческим» голосом.
— Не успели, — ответил я. — Только разогреваться начинаем помаленьку.
«Неужели слышал, о чём мы спорим?» — подумалось мне.
Коля сердито промолчал. И тоже насторожился. Начальник натюкал ещё охапку полешек. Участливо поинтересовался:
— Проголодались?
— До обеда ещё далеко начальник, — вымолвил Борщук.
«Ишь ты. Не торопится на обед. Надеется. И чего безумствует? — рассуждал я про себя. — Осталось меньше двух рокив — сам подсчитал недавно. С зачётами этот срок можно за девять месяцев добить. И — ксиву об освобождении в зубы. Гуляй Ванька, ешь опилки, как начальник лесопилки. Чеши на свою ридну Украину. Так нет, норовит под пули рвануть. Любитель острых ощущений! Или у него дома что случилось, да скрывает?»