Наказание свободой (Рязанов) - страница 221

Слушайте советы родных матушек,
Берегите свой авторитет.
Я её использовал девчоночкой,
Потому что рано полюбил,
А теперь я плачу, сожалеючи,
Для меня и белый свет не мил.
Часто её образ вспоминается,
Вижу её карие глаза.
Нет её, с другим она шатается,
Бросила, покинула меня!
Как-то возвращался поздно вечером,
С неба мелкий дождик моросил.
Шёл без кепки пьяною походкою,
Тихо плакал и о ней грустил.
В переулке пара показалася.
Не поверил я своим глазам:
Шла она, к другому прижималася,
И уста скользили по устам.
Быстро хмель покинула головушку.
Из кармана вынул я бутыль
И ударил ей свою зазнобушку…
А что было дальше — позабыл.
Часто её образ вспоминаю я,
Положивши голову на грудь…
Пой, звени, играй, гитара милая,
Что прошло, то больше не вернуть.

Оперов крюк

1952

Андрей Иванович дотягивал червонец от звонка до звонка. Потому что его статья не подпадала ни под какие амнистии.

В нашем лагере ему жилось нехудо — всем был обеспечен на тёпленьком-то местечке. Ещё теплее считались кипятилка, где парилась бурда под кличкой «кофе», да прожарка. Но его, как он называл «рукомесло», приносило Андрею Ивановичу больше навара, чем оба теплейших места, вместе взятые: он заведывал лагерной сапожной мастерской. В его распоряжении находились два-три умельца, занятые обычным ремонтом обуви работяг. Андрей же Иванович выполнял особые заказы — шил хромовые офицерские сапоги и даже модельные женские туфли. Для начальства, их жён и домочадцев.

В наш лагерь Борода, такую кличку дали Андрею Ивановичу, прибыл в числе первых, по спецэтапу, как только из зоны выдворили пленных японцев, построивших скорбную обитель. Андрею Ивановичу пришлось сапожную своими руками оборудовать. Мастером он был на все руки: и плотник, и столяр, и штукатур, и печник — всё умел, в том числе и обувь тачать и чинить.

Несколько полок над его головой занимали колодки разных фасонов и размеров — всё вырезал сам. Он и дратву сучил, и специальные ножи ковал из инструментальной стали, и точил — хоть брейся. Но Андрей Иванович не брился, носил усы и бороду, почти целиком седые. Никому из зеков бород и усов отращивать не позволялось, а он отпустил — до пояса. Но это не была привилегия. Оказывается, и на его личном деле была наклеена и припечатана фотография, на которой тюремный моменталист запечатлел будущего зека с растительностью на лице. За свою роскошную бороду и схлопотал законный червонец Андрей Иванович.

А дело было так. Хотя в одной из заповедей Священного Писания и сказано: «не блуди», Андрей Иванович тогда, в суровом сорок втором, работая на шахте в отделе снабжения, этим мудрым заветом пренебрёг. От жены похаживал в гости к одной, по его выражению, «дамочке», которая привечала его. И если б лишь его одного. И вот однажды, когда разомлевший снабженец тихо-мирно сидел с дамочкой за столом, отягощенным бутылкой сорокоградусной, жареной картошечкой, солёной капусткой и даже свежесолёным свиным салом, в комнату кто-то постучал.