За неуплаченный, особенно карточный, долг выигравший или его преемник имеют право даже убить или обесчестить. Что хуже смерти.
Так что же ожидало моего соседа по очереди в ларьке? Всё зависело от «потерпевшей» стороны. Ладно, если у «ответчика» нашлась возможность возместить «долг» сразу. Например, накопления имелись в заначке, денежный перевод с воли получил или ещё какой-то счастливый случай подфаркнул. Но едва ли… Эх, мужик, мужик! Заворожил тебя, лишил рассудка тот рулончик. Ну что бы подумать самую малость — нет! Хватательный рефлекс сработал: деньги! дармовые! хапай первым! Пока другой, порасторопнее, не выхватил из-под носа.
Нет, не перевоспитал того мужика лагерь. Хотя и называется трудовым и (наверное, в насмешку) — воспитательным.
Встретившись с тысячами таких же, как сам, несчастных, я не нашёл среди них ни одного, кого тюрьма и лагерь перевоспитали бы. Если подобное и случалось, так всегда в худшую сторону. И это хорошо усвоили те, кто сделал ставку на «оброненный» и поэтому якобы ничейный рулончик. И не ошиблись в своих расчётах. И обратись тот мужик к авторитету — блатарю-блюстителю неписанных тюремных «законов справедливости» — с обжалованием «решения», разборка, безусловно, закончилась бы в пользу мошенников. Словом, куда ни кинь… Да иначе и не могло быть, потому что в той волчьей стае, которая зовёт себя преступным миром, властвует такой «справедливый» «закон»: попался — отвечай. По форме он безукоризнен, а по сути — произвол. «Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».
Этот эпизод вспомнился почти через тридцать лет. И я снова увидел затравленный взгляд несчастного и запоздало укорил себя, что не вступился за попавшего в капкан, не попытался вызволить…
В горестных своих раздумьях я оторвался от рукописной книги, чудом уцелевшей из одной из сотен тысяч уничтоженных за последние несколько десятилетий как «идеологически вредные», составленной старообрядцем для вступающих в самостоятельную жизнь юношей. Палец так и застыл на окончании назидания, гласившего: «… тот потеряет всё».
Письмо
А на дворе чудесная погода,
В окошко светит месяц золотой,
А мне сидеть ещё четыре года.
Болит душа, как хочется домой!
Я лягу спать, а мне не спится,
Но как усну — мне милая приснится.
Привет из дальних лагерей
От всех товарищей-друзей.
Целую крепко.
Твой Андрей.
Ох, не сиди с Егором
[190] до полночи.
А если он обнять тебя захочет,
А коль обнимет, куда будешь деваться?
Пусть хоть купит пачку папирос.
Писать кончаю. Целую в лобик.
Не забывай, что живу, как бобик.
Привет из дальних лагерей