Невыносимо тошно стало мне от сознания того, что не только Адик со своей бешеной и кровожадной сворой, а все мы, кто видел, находился рядом, участвовали в убийстве человека, его кровь и на нашей совести. Все, весь лагерь виновен в гибели человека. Кроме одного — Генки. Он оказался смелее многих из нас. Смелее всех.
Я взглянул на куцый матрасик, это проклятое, позорнейшее место, и подумал: «Кто — следующий?» Это гнилое логово никогда не пустовало…
Вокруг все словно с ума посходили — с такой злобой и яростью проклинали Балерину. Будто он один был виновен в бедах, обрушившихся в жизни на каждого. И более других негодовал, распалившись, Иван Васильевич. Ему-то чего неймётся? Ведь и он немало лишений хлебнул от блатных: и грабили его нещадно, и неоднократно лупцевали. Иногда — просто так, в счёт будущего. И другим страху для… И, видать, здорово запугали культорга. Или и он стал исповедать завет из катехизиса блатных: «падающего — подтолкни»? И откуда вообще в людях эта звериная ненависть друг к другу? От голода? От несправедливости? От войны? От суда? От лагерного быта и отношения к ним начальства? От скученности?
Всепоглощающую ненависть в людях плодит тюрьма. И вообще — насилие. Сколько таких случаев мне известно: попадет в лагерь за какой-нибудь пустяк в общем-то неплохой парень, а через короткое время «исправления» превращается в сущего зверюгу. Которого и на волю-то выпускать опасно.
Слава богу, что хоть Гундосик скоро распрощается со всем этим гнуснейшим миром, именуемым заключением. Кто знает, может быть, ему и удастся переродиться — кто знает…
…Не сразу понял я, как так получилось: и недели не прошло, а по лагерю распространилась параша. Слух этот, по-моему ложный, со злорадством на все лады повторяли блатные и их прихлебатели-ложкомойники, будто бы Балерину на прогулку надзиратель втолкнул во дворик СИЗО, когда в нём кишели подследственные по делу об убийстве Чегодаева. Они якобы с рёвом набросились на оцепеневшего главного и едва ли не единственного свидетеля, словно ждали его появления. Он и крикнуть не успел — в кровавое месиво превратили.
На лагерном жаргоне, оказывается, подобные расправы назывались «бросить на съедение». Вот и бросили. Но я в эту парашу не хотел верить. Оперуполномоченному за служебное рвение, по моему мнению, заслуженно присвоили следующее звание — капитан.
Машина АМО
Расскажу про тот край, где бывал я,
Где дороги заносят снега.
Там алтайские ветры бушуют
И шоферская жизнь нелегка.
Есть по Чуйскому тракту дорога,
Много ездило там шоферов.
Но один был отчаянный шофер,