Выждав немного, я спустился с покатой дерновой крыши и, понаблюдав за страстным «физкультурником» некоторое время, пошёл по своим делам.
Я брёл по намертво затоптанной земле и размышлял: кто он? За что покаран? Совсем чокнутый, или на него лишь временами накатывает? Не восьмерит ли?
По внешнему виду «физкультурнику» можно дать около тридцати. По моим понятиям, он не совсем походил на сумасшедшего, потому что выглядел опрятно. Куртка и штаны его были чисто выстираны. Те больные, кого мне пришлось видеть, как раз и отличались нечистоплотностью. Их помутнённые или воспалённые умы занимали совсем другие заботы, а не личная гигиена.
В общем, решил по возможности разузнать о сигнальщике.
В бараке все мы были с одного этапа и не успели освоиться в этом лагере. Я подался к будке-кипятилке, возле которой толпились дневальные с вёдрами и бачками. Приглядев одного из очередников, я затеял с ним беседу о том, как в этом лагере работягам живётся. Упомянул и о сигнальщике. Что, дескать, за фрукт?
— Восьмерила. Матрос. Физкультурник ёбнутый. Темнит, гад. По запретке шкандыляет.[214] И — ништяк.[215] Пока в него не шмаляют. Верняк — на начальника работает. Тихушник.[216]
Последнее утверждение выглядело очевидной нелепостью. О чём таком-этаком мог сообщить начальству зек, весь день занимающийся «физкультурой»? Объяснение местного дневального грешило и другими противоречиями. Сначала он назвал сигнальщика восьмерилой, то есть симулянтом, тут же признав его ёбнутым. А ёбнутый — синоним чокнутого. Так кто же он на самом деле: симулянт или больной?
Однако долго размышлять о «физкультурнике» не пришлось — разные неотложные заботы оттеснили сигнальщика. Я не вспоминал о нём, пока не встретил вновь. Он шёл мне навстречу, упруго и размеренно. Как следопыт, изучающий каждый квадратный сантиметр утрамбованной тысячами ног безжизненной земли. На ней не виднелось ничего, кроме пыли. Тем не менее он явно что-то искал. Голова его неестественно выдвинулась вперёд, а огромные кисти рук беспрестанно шевелились, словно он перебирал невидимые струны воображаемого музыкального инструмента.
Он прошёл совсем рядом со мной, и я услышал его негромкое и невнятное бормотание.
Что меня толкнуло, не знаю, но я повернулся, нагнал незнакомца, которого, как я узнал, звали Восьмерилой, и громко спросил:
— Мужик! Послушай…
Он рывком вскинул голову и, как мне показалось, посмотрел на меня с испугом. А точнее — с недоумением и даже с искрой ужаса. Мелькнуло что-то такое в его глазах. Но в то же время он, я в этом уверен, не видел меня. Он смотрел как бы сквозь меня, дальше. При этом продолжал бормотать. Я отступил с его пути. И он последовал по какому-то странному маршруту. А я стоял и провожал его взглядом. Вдруг он метнулся вправо, нагнулся, что-то поднял с земли и, держа это что-то двумя пальцами, потрусил к лагерной помойке. Он бросил свою находку в смердящую яму и, согнув голову, продолжил поиск. Бедолага…