Не знаю, была ли необходимость привязывать его к кровати. Возможно, это пришлось было сделать. Чтобы не навредил себе, не соображая, что творит. Но после, когда раненого освободили от пут, он ничего неразумного не совершил. Мне показалось, что временами, ненадолго, сознание возвращается к нему. И он видел и оценивал окружающее правильно. Однако срабатывал какой-то таинственный выключатель, и он проваливался в другой мир. Может быть, созданный его же воображением. Или какой-то иной. Лишь ему одному ведомый.
Сидя возле больного, я попытался разгадать, что, какие события повергли этого молодого физически сильного человека — во мрак, в иллюзорный мир, оторванный от действительности. Кстати, статья у него была, как мне объяснил один старый зек, наизусть знавший УПК, военная. И связана она была с неисполнением служебных обязанностей, повлёкших тяжелые последствия. Словом, тёмное дело. Одно было точно известно: до осуждения он служил на Тихом океане. Что конкретно совершил этот несчастный, никто не знал. Кроме, наверное, зека, шестерившего в спецчасти. Но я с ним не был знаком. Да и не сказал бы он мне ничего. Так что загадка осталась неотгаданной.
Если в первые дни под большим сомнением можно было предположить, выживет ли Васильев, то после здоровье его круто пошло на поправку. Он начал вставать с койки, несмотря на запреты Александра Зиновьевича. Часто — беспричинно. Или для того, чтобы поднять с пола какой-нибудь обрывок бумаги, облатку от порошка. Раненый, не имея возможности нагнуться, приседал на корточки, чтобы устранить замеченный беспорядок.
И вдруг он исчез из палаты. И из барака. Днём. Я в это время находился на объекте. Александр Зиновьевич поднял хай на всю МСЧ. Пообещал списать санитара в штрафную бригаду, если с Васильевым что-нибудь случится. И, рассказывали мне, что даже матерился отборнейшей бранью — случай невероятный — интеллигентный человек!
Восьмерилу нашли на коньке хозбарака. Он пытался сигналить левой рукой. Правда, сняли его без сопротивления. Под руководством энергичного Александра Зиновьевича.
Представляю, какое это было зрелище. Сентябрьские холода, пронизывающий ветрище воет и рвёт низ больничной рубашки с чёрным, дёгтем оттиснутым штампом, а зек машет рукой. Кому? Куда? Из-за колючки эта сцена, наверное, выглядела фантастично. Правда, некому было смотреть из хакасской степи. Разве что сусликам. Но едва ли в такую погоду они вылезали из своих нор. В октябре меня неожиданно отправили в другой лагерь. В ноябре в лагере блатные устроили «шумок», поубивали и сожгли живыми в бараках нескольких политических заключенных. За то, что те отказывались платить дань — половину под названием «положенное». То есть в воровской котёл, общак. Деньги из этого общака использовались для подкормки воров, попавших в БУРы;