— Не дури, — сказал я.
— Не, с тобой не подписываюсь, — заартачился Витька.
И я почувствовал, что он трусит. Не меня, а того, что его ожидает, — жизни нашей работячьей, бригады, всех, кто его будет окружать и с кем ему придётся общаться.
— Чего ты икру мечешь? Что было — то прошло. А кто вспомянет, тому…
— Знакомы? — полюбопытствовал нарядчик. Витька скривился, словно камушек с кашей на зуб попал.
— Я беру его в напарники, — заявил я бригадиру.
— Ну, ну, — весело сказал бугор. — Давай, давай…
Витька молчал, шарил взглядом по полу, будто оброненную монету искал.
— Не капай нам на мозги, хмырь несчастный, — одёрнул его культорг. — Остаёшься или нет?
Я напрягся: на хамский окрик культорга Витька мог взбрыкнуть, но он опять насупился и нерешительно, а точнее — с большим нежеланием, ответил:
— Остаюсь.
Мне показалось, что согласился он вопреки своему желанию, я обрадовался.
— Забирай, Рязанов, своего напарника, — распорядился бригадир. — И учти: отвечаешь за него головой. Если выкинет какой кандибобер, с тебя шкуру спустим.
Неожиданно свалившаяся на меня ответственность озаботила, но отступать не захотел.
Нарядчик же вписал мою фамилию в какой-то свой документ. Надзирателю, похоже, было безразлично.
Так я стал «хозяином» бывшего пахана. По крайней мере, на испытательный срок.
Я отчётливо понимал, что предупреждение бригадира — не просто слова. Совершит, например, мой напарник и подопечный кражу, меня не пощадят. Как и его. А если Тля-Тля отважится на более дерзкий поступок или кровавое преступление — и мне не сносить головы — точно. Правда, я имел возможность отказаться от подопечного и «сдать его в солдаты», то есть в карцер. И я мог бы воспользоваться этим правом хоть сейчас. Если вдруг раздумаю. И тогда Витьку наверняка отправили бы куда-нибудь в другой лагерь. Если б он дотянул до отправки. Наверное, были такие лагеря, где его приняли бы как своего. Как суку. Вполне вероятно: загремел бы он в «крытку» — тюрьму закрытого типа. А оттуда, по слухам, мало кто выходит живым. Хотя мне встретился один — Володька Москва. Отбыл год.
Вскоре я нашёл объяснение своему поступку: Витьку якобы стало жалко. И к тому же я надеялся, что Тля-Тля может исправиться и стать человеком. Через два года я так уже не подумал бы. Но тогда…
Витька получил новую кличку — Недодавленный. Но я его звал только по имени.
Первый наш трудовой день, а в жизни бывшего урки он стал вехой, прошёл вполне буднично: мы на носилках таскали к окорёнку цемент и песок, замешивали бетон и заполняли им разборные формы. К обеденному перерыву оба выбились из сил. Напарника с непривычки покачивало, а я двигался прямо. Во что бы то ни стало нам надо было выполнить норму. Мы её не выполнили, но дядя Миша вписал: «100». Он всё понимал, не первый раз замужем.