— Главное, чтобы метить не начала, — улыбнулись мы с вполне симпатичной зеркальной девчушкой.
Из трех благополучно рожденных Цирлей котят к моему возвращению не отданным остался лишь один — его Дорка хозяйственно приберегла в качестве подарка к моему обновлению. Юный крылатик был до неприличия рыж, местами полосат, абсолютно пронырлив и потрясающе вреден по характеру. Согласно каким-то хитрым котоводческим расчетам, новорожденный должен был носить кличку, начинающуюся на «эн». После того как предложенный Жекой Навуходоносор был отвергнут поочередно Доркой, крылатиком и Цирлей, тварюшку обозвали в специальном кошачьем паспорте Новым Русским/New Russian, а в быту принялись именовать гордым прозвищем Клаксон.
Имечко свое горластый крылатик полностью оправдывал, а к третьему дню моего с ним близкого знакомства приобрел еще дюжину милых семейных наименований, самым приличным из которых было «паскудина рыжая».
Но о всех прохиндейских способностях Клаксончика я узнала чуть позже, а тогда, по дороге домой, просто никак не могла оторвать рук от этого рыжего теплого существа. Дорка же меня не одна встречала, а со всем своим звериным семейством. Мы с Жекой на заднем сиденье шебуршали, Клаксон у меня на коленях чирикал, а холеная Цирля расположилась на переднем пассажирском — чтобы у нее крылья не затекли. Русскую зиму Доркина кошавка переносила без особого энтузиазма — по салону «Шкоды» порхало мелкое перо, а сами крылья в полураскинутом состоянии топорщились, как два поломанных пушистых зонтика, и мешали Дорке следить за дорогой. Но Дора, естественно, уверяла, что это мы ее отвлекаем своей болтовней. Ага, ну конечно. И на том синем «Рено» тоже мы ей чуть в задницу не врезались!
Мы потом до самого дома с Доркой ругались — ну невиноватые мы, что какой-то прохиндей у нее на хвосте висит. Небось сама же и завела поклонника, а от нас скрывает. Или забыла про него — с Дорой такое запросто может произойти.
2
— Так, подожди. Не поняла… Это еще старье или уже винтаж? — поинтересовалась я, отбирая у разошедшейся Евдокии свою кожаную сумку.
Дорка страдальчески поморщилась и ушла на кухню — варить глинтвейн для кошавок и запихивать в холодильник сувенирного муксуна. Кожгалантерея — это точно не к Изадоре. Даже неудобно перед ней как-то. А Жека не замечала: чуть ли не с порога бросилась на мой шкаф, как на амбразуру, выгребла из него все подряд — от свадебного платья тридцатилетней давности до почти нового пенсионерского пальто. И теперь самозабвенно порхала над ворохом одежды — прикидывая, перетряхивая, просматривая на свет, проглаживая швы. Совсем как в те времена, когда мы гардероб через спекулянток обновляли.