Внезапно снаружи стихает, свистящий ветер остановил свое дыхание, как будто готовясь теперь к уничтожающему удару. Почти по грудь в снегу мы со старостой поспешно пробираемся к нашим засыпанным саням. Мы машем лопатами, как сумасшедшие. Уже необходимые вещи вытащены, мы быстро карабкаемся к пещере, спешим назад, хватаем все, что только можем найти и схватить, но потом...
Внезапно небо почернело, вокруг нас ночь, и огромные снеговые массы падают как лавина. Теперь наши конечности двигаются только лишь от отчаяния; мы достигаем пещеры. Буря уже неистовствует вокруг нас. Своей силой она высоко подняла нас, потом жестоко бросила вниз. Я вижу, как деревенский староста дважды кувыркается, затем остается лежать неподвижно. Я осел рядом с входом. Наконец, мы вползаем в защищающее отверстие.
Снежный ураган неистовствует там! Это больше не свист, это грохот! Уже невозможно отличить небо от земли, все – одна лишь черная, падающая лавина. Мне кажется, что наша снежная пещера может обрушиться каждую минуту. После долгих хлопот зажигается маленький костер, и дым выходит из уже почти занесенной снегом норы пещеры. Все же, огонь трещит. Лошади и люди, наконец, в безопасности, спасены.
Мы даем лошадям еду. Садимся у их ног. Горячий чай согревает наши внутренности, и застывшим, почти неподвижным ртом мы жуем. Прислонившись к снежной стене, я разжигаю трубку и смотрю на огонь.
- Покарауль нас, братец...
В этих словах деревенского старосты скрыта вся усталость мужиков. Теперь они сдались. Их мужество, их выносливость окончательно исчерпаны.
Единодушный храп гремит в маленькой пещере, и в то время как я снова и снова разжигаю огонь, черная ночь урагана глядит на меня через маленькое отверстие в снежной стене. Я снова и снова должен защищать его от снега. Моя трубка составляет для меня молчаливое общество. Но она тухнет снова и снова, я зажигаю ее снова, несколько затяжек, и рот застывает, глаза закрываются. Тогда я вскакиваю, хватаю лопату, отбрасываю от отверстия снова и снова наметенный снег, расширяю нору, вглядываюсь в бушевание бури, слушаю напряженно, потом сажусь и прислоняюсь к стене.
«... Фаиме...!»
Я пугаюсь своего собственного голоса. Но в этом слове заключается вся моя выносливость, мое мужество и моя воля сопротивляться дальше. Лошадки спят, истощенные мужики тоже, костер засыпает..., но моя маленькая трубка горит!
День начинается, но его едва ли можно заметить в беспрерывном снегопаде.
Я – единственный, который выкарабкался из нашего строения. Мужики спят три четверти дня. Не такой сонный и пассивный только староста. Он помогает мне готовить еду, разжигает костер, кормит лошадей, которые трогательно тихо лежат, плотно прижавшись друг к другу, в углу.