Колонна последних военнопленных выглядела готовой к походу. Она ждала меня, но я остался. Я видел, как они исчезают вдали, куда мы смотрели так часто, куда мы уже так долго хотели пойти, туда, где всегда садилось солнце.
Я в будущем увидел снова только одного из них, другие пропали навсегда.
Так было предопределено им: они не должны были вновь увидеть свою родину.
Пришло лето 1919 года.
Я пил все дальше.
Брать в свои руки плуг, сеять зерно, пожинать урожай – для этого мои руки были слишком сильно осквернены мной самим, они были нечисты, посевы не поднялись бы.
Помогать людям – мои руки были слишком усталыми.
Родина, ради которой мы стояли в дали со сжатыми от бессилия кулаками, ради которой мы когда-то работали, позволяли себя унижать, бить и мучить, которую мы когда-то любили – она была абстрактным понятием. Я уже забыл ее звуки. Пурга развеяла их.
И все же, однажды я без всякого плана вывел моего «Кольку» из конюшни, запряг его и молча пожал все руки, которые охраняли меня, подбадривали и спасли мне жизнь. Эти руки долго крестили меня.
Я уходил такой же, каким пришел. Я оставил все, все, я взял с собой только мою печаль и мою пустоту, ничего более.
Изо дня в день я ехал по далекой, беспредельной стране. Колька, моя верная, косматая лошадка, неутомимо шла рысью все дальше и дальше. Насколько смешным это было. Зачем я вообще ехал, и куда? Дальше... дальше... дальше... Где-то должен был быть конец. Где-то закончится дорога, на которую я вступил со дня моего рождения.
Пермь. На вокзале, где стояло много повозок, я привязал Колку.
Я спросил о следующем поезде.
- Дня через три-четыре, но точно никто не знает, – был безразличный ответ.
В зале ожидания, как всюду по всей стране, сомнительные типы. Они были вооружены, стояли вокруг, чего-то ждали, обсуждали.
Я нашел для себя отдаленный угол поблизости от окна, откуда я мог рассматривать беспокойную жизнь и происходящее на перроне. Я ел, я пил, и снова пил. Я смотрел на людей, но я не видел их. Я был обузой для себя самого. Я пил все больше, напивался и чувствовал отвращение к самому себе.
- Товарищ! Предъявите документ! – Пятеро красногвардейцев стоят за моим столом. Они вооружены до зубов. На груди и спине перекрещены пулеметные ленты, на боку у них револьвер и несколько ручных гранат. В руках винтовки с примкнутым штыком.
Медленно и апатично я достаю свой документ.
- Быстрее, мужик! Чего ты копаешься!
- Ты торопишься, или что?! – ору я на него и кладу документ на стол. Мужчины осматривают его.
- Хорошо! – говорит один. – Можешь пить дальше! – говорит другой, и они уже хотят уйти.