Передышка (Леви) - страница 132

Кто-то ругался, кто-то смеялся от щекотки, но все смирились с обработкой — все, кроме одного морского офицера. Когда настал черед его красавицы невесты и грубые, хотя и целомудренные руки ряженых добрались до нее, молодой офицер, крепкий и решительный, не раздумывая, вмешался: горе тому, кто прикоснется к его женщине.

Отлаженный механизм разом остановился. Ряженые коротко посовещались, издавая гугнивые нечленораздельные звуки, после чего один из них стянул противогаз и спецовку и, сжав кулаки, встал перед офицером в защитную стойку. Остальные образовали вокруг аккуратное кольцо, и начался настоящий боксерский поединок. После нескольких минут рыцарского единоборства в полной тишине офицер упал с окровавленным носом на пол, бледную от страха девушку опылили, как положено, со всех сторон, причем без тени злобы или злорадства, и дальше все опять пошло гладко, по-американски.

Пробуждение

Австрия граничит с Италией, от станции Санкт-Валентин до Тарвизио — не больше трехсот километров, однако пятнадцатого октября, на тридцать первый день пути, мы пересекли границу с Германией и приехали в Мюнхен. Поезд вымотал нас до предела, рельсы вызывали тошноту, мы измучились от некрепкого сна на деревянных нарах, от тряски, от бесконечных остановок, и одинаковый во всем мире, родной каждому человеку запах едкой пропитки железнодорожных шпал, горячих тормозов, угольной гари уже не вызывал ничего, кроме глубокого отвращения. Мы устали от жизни на колесах, а главное, от бессмысленного пересечения границ.

В то же время ощущение, что мы впервые ступаем на землю Германии — не Верхней Силезии или Австрии, а самой Германии, — наполняло наши сердца сложным чувством, в котором смешались и ожесточение, и отчаяние, и нетерпеливое возбуждение. Мы думали, нам есть что (и сколько всего!) сказать каждому немцу и каждому немцу есть что сказать нам; мы испытывали безотлагательную потребность подвести итоги, спросить, объяснить, проанализировать, как это делают шахматисты после сыгранной партии. Знали ли «они» об Освенциме, о том, что в двух шагах от их жилищ изо дня в день тихо уничтожали людей? Если да, то как могли ходить по улицам, возвращаться в свои дома, смотреть на своих детей, переступать порог церкви? Если нет — они должны, во что бы то ни стало должны узнать, услышать это от нас, от меня, сейчас, немедленно: этого требовал номер на моей руке, он не давал о себе забыть, как незаживающая рана.

Я бродил по разрушенным улицам Мюнхена в районе вокзала, где наш поезд застрял, как всегда, на неопределенное время, и у меня было такое впечатление, что я среди несостоятельных должников: все мне должны, но отказываются платить. Я попал в стан Аграманта