За ними на сцену вышла пышущая здоровьем девица с большущей грудью и объемистым задом, наряженная под Чарли Чаплина. Копируя его во всем (усики, котелок, башмаки, тросточка, жесты), она исполнила знаменитую песенку.
Плаксивым голосом Егоров объявил последний номер программы, и на сцене, приветствуемый дружными восторженными криками русских, появился Ванька-встанька. Кто такой этот Ванька-встанька, я точно не знаю, возможно, какой-то известный народный персонаж. В данной интерпретации это был наивный застенчивый пастушок, который хотел объясниться в любви своей красавице и никак не решался. Красавицей была гигантша Василиса, крепкая черноволосая подавальщица из столовой, способная одной затрещиной свалить с ног разбушевавшегося посетителя или нахального ухажера (не один итальянец испробовал на себе тяжелую руку этой русской валькирии). Но на сцене ее было просто не узнать. Кто бы мог подумать, что она способна к такому перевоплощению? Смущенный Ванька-встанька (один из старших лейтенантов комендатуры) с белым напудренным лицом и нарумяненными щеками начал свое объяснение в любви издалека, как в аркадской идиллии: он нараспев читал непонятные нам, к сожалению, стихи и умоляюще протягивал к возлюбленной дрожащие руки. Возлюбленная, однако, отстранялась от него с комической грацией и воркующим голоском выражала свой протест. Но постепенно, по мере того как нарастал звук подбадривающих хлопков, жеманное сопротивление пастушки ослабевало, расстояние между возлюбленными сокращалось, и они наконец расцеловались. В заключительной сцене пастух с пастушкой, прислонившись друг к другу спинами, нежно раскачивались в разные стороны под восторженные возгласы зрителей.
Из театра мы вышли слегка оглушенные, но растроганные: концерт взволновал нас до глубины души. Видно было, что его готовили всего несколько дней, но при всей детской наивности и пуританской чистоте в нем была основательность, говорившая о сильных и глубоких традициях, помноженных на веселый молодой задор, на природную живость, на доброжелательно-дружеский контакт со зрителями, благодаря которому артисты чувствовали себя на сцене как дома. Ни холодной напыщенности, ни слепого подражания образцам, ни вульгарности в этом спектакле не было, зато были и живое тепло, и свобода, и чувство уверенности.
На следующий день все пришло в норму и русские вновь обрели привычный облик, только темные круги под глазами напоминали о праздничной неделе. Когда я встретился в санчасти с Марьей, то сказал ей, что мне очень понравилось представление и что все итальянцы тоже в восторге от нее и от ее товарищей (что являлось чистой правдой). Марья, не столько прагматичная, сколько педантичная по своей природе, жила по раз и навсегда заведенному порядку, любила людей из плоти и крови и пренебрежительно относилась к туманным теориям. Но даже людям с подобным складом мышления нелегко противостоять непрерывному натиску мощной, хотя и замаскированной пропаганды.