А сомнение и процедура когито вводят нас туда, где есть начало или основание, порождающее то, что уже будет обладать признаком истинности или ложности и, следовательно, поддаваться доказательству, обоснованию или опровержению, фальсификации.
Размышление пятое
Вернемся к пункту, который я пометил в прошлой беседе, и, может быть, мы с какой-то новой стороны сумеем посмотреть на аналитический аппарат когито, который строился Декартом, чтобы понять, для чего он строился и чего можно достичь с его помощью.
Фактически в punctum cartesianum, в этом своего рода космологическом зазоре, мы получили тройственно различенный (или, если угодно, трехтактный) строй движения, его тройственное расположение как мирового акта (столь нелепо и бессмысленно представленное Гегелем в его пресловутой эволюционной триаде). Как;
(1) некое свободное действие творения мира, полноту его (действия) всепронизывающего творческого (и произвольно-избыточного) присутствия;
(2) воспроизводство и сохраняемое пребывание (дление) вещей, опосредованное конечным воплощением бесконечного, имплицирующим понимание бытия (без чего оно не могло бы и воспроизводиться); воспроизводство свободных телесных и наглядных воплощений мысли, непосредственно этим же воплощением высказывающей и "показывающей" свой смысл и истину события, явленного (в феномене) и сбывшегося по своему понятию, без того, чтобы приходилось идти к последнему, выходя за рамки самого материального расположения явления, в котором мысль полностью прозрачна для самой себя и "сама себя собой высказывает", "говорит";
(3) снятие этих "материализаций" или "овеществлений" и превращение их в символы, символизация ими действий или осуществлений, материально или физически и психически невозможных, "немыслимых" (в том числе и в сфере самого мышления - так сказать, "невозможное мышление"), но чисто духовно, ненаглядно, умозрительно понимаемых - понимаемых символически и, следовательно, независимо от предметного языка "воплощений", "феноменов".
Во всем этом и та дерзкая мысль, которая впервые появилась у Декарта, что на уровне (или, так сказать, на такте, шаге) творения лет законов. И то, что удел человеческий (как в смысле действия в нем какой-то упорядоченности, так и возможности что-либо высказывать осмысленно и законоподобно) заключен в наглядно неуловимой расщепленности, зазоре "творение-воспроизведение", и что лишь конечные написания бесконечного рождают формулируемые явления (как, например, что хорошо знал уже Монтень, - справедливость возможна лишь после закона). И то, что все это - необратимо, и тем самым пагубной оказывается мания представлять, понимать представлением: после мы пытаемся себе представить бывшее, думая, что совершаем акт понимания, или пытаемся понять его представлением-образом, но в действительности оно должно умирать, чтобы нисходил духовный смысл, который не только "веет, где хочет", но и требует от нас, чтобы мы забыли всякий "образ" и всякое "лицо". Декарт, как впоследствии и Кант, основывает возможность познания и воли человеческой только на свободе. Даже в физике Декарта, когда идет речь о возрождении мертвых материальных частей движения, образ должен умереть. Но сейчас главное для нас - это то, что указанные моменты, будучи различными и различенными, не только не разделимы, но и не могут быть поняты со стороны или извне и обоснованы в своей возможности: мы - внутри, и все оказывается за запечатанной дверью "тайны тайн", по Декарту, - союза "тела" и "души".