Река рождается ручьями (Осипов) - страница 107

Вопреки усилиям следователей и всех прочих судейских чиновников, он должен точно определить на суде то место, которое займет их группа в истории революционного движения в России.

А чтобы сделать это, нужны силы. Нужно выспаться. Лечь и уснуть.

Он подошел к кровати, сел. Да, да, их группа должна запять свое место в революционном движении. Без этого все было бы бессмысленно. Собственно говоря, если бы это было не так, если бы он не знал твердо, что, готовя покушение на царя, он совершает исторически необходимую для своей родины акцию, он никогда бы не вступил в заговор.

Именно об этом и думал он непрерывно с того момента, когда решил во всем сознаться и рассказать следствию о своем участии в замысле на жизнь государя, когда решил выступить на суде с речью-программой, совершенно не заботясь о том, какое влияние окажет эта речь на его дальнейшую судьбу.

Без этого, действительно, все было бы бессмысленно. Нужно думать только об этом. И ни о чем другом. Забыть о своей частной человеческой судьбе.

Человек должен принадлежать истории. Человек должен делать историю. Его личная судьба - только маленький кирпичик, который он обязан своими собственными руками положить в величественное здание истории. Иначе все бессмысленно.

Как легко с этими мыслями. Они лечат душу и сердце, освобождая от всех сожалений и угрызений. С ними можно выслушать любой приговор.

Только бы суметь высказать их на суде, публично, во всеуслышание...

И если это удастся - легче будет на суде товарищам по группе и ему самому придаст новые силы.

Спать. Спать. Спать.

Оп лег на бок, положил под щеку правую руку - кто-то незримый и мудрый перевел минуты и часы в новый, иной масштаб. Дышалось глубоко и ровно. Голова была ясная.

Симбирск. 31 марта 1887 года.

Володя проснулся рано и долго лежал с закрытыми глазами. Вставать не хотелось.

Размытые обрывки недавних видений возвращались к нему, исчезали, возвращались опять, и тогда он видел бессвязные, путаные картины не то случайных воспоминаний, не то полузабытых желаний, и все вместе это было похоже на бесшумное перелистывание какого-то огромного, незримого календаря, в котором числа и даты были заменены неделями и месяцами его собственной не очень веселой в последнее время жизни.

Раньше, до смерти отца, он, пожалуй, никогда не позволил бы себе так долго залеживаться по утрам в постели. Да и лежать-то в те времена по утрам никогда особенно и не хотелось.

В те годы по утрам, когда он просыпался почти всегда в одно и то же время у себя на втором этаже, в своей светлой и уютной комнатке на антресолях, в доме обычно уже была разлита хлопотливая суматоха большой, начинающей день семьи. Внизу, в прихожей, хлопали входные двери, в коридоре разговаривали, шумели, с веселыми криками и повизгиваньем бегали по комнатам Маняша и Митя, мама отдавала распоряжения по хозяйству, ворчала на младших няня Варвара Григорьевна, иногда слышался голос Ильи Николаевича, иногда о чем-то с самого утра начитали спорить Аня и Саша, в столовой расставляли стаканы и чашки, гремели посудой, несли с кухни окутанный паром, как большой волжский пароход, самовар, приготовляли чай.