Но быстро заснуть не удается. В голове неотвязно крутится мысль: хотя и помнится мне, что с Фридрихом Вильгельмовичем мы не встречались ни разу, но чудится в нем что-то такое знакомое. Может быть, Осецкий виделся с ним в эмиграции? Вроде не должен был – Осецкий обитал в Брюсселе, а Ленгник отправлялся в эмиграцию дважды, и оба раза – в Швейцарию. На съездах или партконференциях? Не исключено, но если и виделись, то только если случайно остановился взгляд… И тут из памяти Осецкого все-таки всплыл эпизод, подтверждающий знакомство с Ленгником.
Это было… это было… самое начало 1920 года. Во всяком случае, до середины февраля, когда я (ну да, я – раз уж теперь личность Осецкого от моей неотделима) сдавал дела в наркомате Шейнману. Как раз тогда Фридриха Вильгельмовича и назначили членом коллегии НКВТ. Но поскольку он еще до кучи уже был членом коллегии Наркомпроса и ВСНХ, то и появлялся у нас изредка. Вот я и видел его, пожалуй, всего раз или два на заседаниях коллегии – тогда коллегия часто заседала, в иные недели чуть не каждый день.
Разобравшись наконец с этой беспокоившей меня загадкой, потихоньку засыпаю под мерный перестук колес, который доносит до меня ускользающий аромат воспоминаний собственного детства. Лишь поездка в Берлин напомнила мне о временах, когда никакого бесстыкового пути на наших дорогах еще не было, а вот в памяти Осецкого этот железнодорожный ритм жил как вполне привычный. Время от времени раздающиеся паровозные гудки, редкое мелькание фонарей, свет которых едва пробивается через щелки между плотными шторами на окнах, раскачивание вагона и толчки на стрелках нисколько мне не мешают, и лишь самым краешком ускользающего сознания улавливаю голоса своих попутчиков и шаги в коридоре. Но потом исчезают и они.
Следующие дни текут так, как они обычно и должны протекать в пути. То сижу в купе, глядя на пролетающие за окном среднерусские ландшафты, тронутые красками осени. То стою в коридоре, занятый тем же делом. То валяюсь на полке, читая роман Ильи Эренбурга «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников». А временами сажусь в купе за столик, достаю немецкое издание первого тома «Капитала» и его русский перевод Скворцова-Степанова (перевод Лопатина и Даниельсона нравится мне больше, но его достать не удалось) и начинаю их сверять с карандашом в руках. В своей прежней жизни я не владел немецким и испытывал неудобство от невозможности разобраться с аутентичной терминологией Маркса. И вот теперь появилась возможность наверстать упущенное. А затем вновь смотрю в окно, за которым уже мелькают стоящие стеной сибирские сосны…