Она увидела ушедшего по его отражению на лице Денеггера. Это было уже не то лицо, которое она видела в зале суда, не то лицо, на котором она так долго видела бесчувственную непреклонность, — это было лицо, которому позавидовал бы двадцатилетний, лицо, с которого стерлись следы напряжения, — покрытые морщинами щеки, сморщенный лоб, седеющие волосы — словно реорганизованные новой темой элементы — образовывали композицию надежды, рвения и невинной безмятежности; это была тема освобождения.
Денеггер не поднялся, когда Дэгни вошла, он словно еще не вернулся к реальности, забыл правила этикета, но он улыбнулся ей с такой благожелательностью, что Дэгни обнаружила, что улыбается в ответ. Она поймала себя на мысли, что именно так каждый человек должен приветствовать другого, и волнение пропало; она почувствовала уверенность, что все хорошо и никакой опасности не существует.
— Здравствуйте, мисс Таггарт, — сказал Денеггер. — Простите меня, кажется, я заставил вас ждать. Садитесь, пожалуйста. — Он указал на стул перед своим столом.
— Я не против того, чтобы подождать, — ответила Дэгни. — Спасибо, что вы согласились встретиться со мной. Я должна поговорить с вами о деле чрезвычайной важности.
Он подался вперед с выражением внимательной сосредоточенности, как всегда при упоминании о важном деле, но она говорила с человеком, которого не знала. Это был незнакомец, и она остановилась, неуверенная в аргументах, которые приготовила.
Он некоторое время молча смотрел на нее, потом сказал: — Мисс Таггарт, сегодня такой чудесный день, возможно, последний в этом году. Есть нечто, что я всегда хотел сделать, но никогда не находил времени. Давайте вместе вернемся в Нью-Йорк и совершим прогулку на катере вокруг Манхэттена — бросим последний взгляд на величайший в мире город.
Дэгни сидела неподвижно, стараясь сосредоточить взгляд, чтобы остановить покачивание стен. Это говорил Кен Денеггер, у которого никогда не было близкого друга, который никогда не был женат, не посетил ни одного спектакля, не видел ни одного фильма, никому не позволял наглость отнимать у него время по какому-либо другому поводу, кроме бизнеса.
— Мистер Денеггер, я пришла поговорить с вами о проблеме исключительной важности, о будущем вашего бизнеса — и моего. Я пришла поговорить об обвинении, выдвинутом против вас.
— Ах, это? Не беспокойтесь. Это уже не имеет значения. Я ухожу в отставку.
Дэгни сидела, оцепенев, ничего не чувствуя, удивляясь, является ли это тем ощущением, когда слышишь смертный приговор, который боялся услышать, но никогда до конца не считал возможным.