— Ну, что там, Миша? — надоедал Рачков.
— Аллах его знает! — в сердцах ответил летчик. — Если дым, то почему серый? — и вдруг обрадованно закричал. — Ваня! Вижу транспорт! Большой! Наконец-то! Давай скорее расчетные данные, будем топить!
— А охранение есть? Рассмотрел?
Штурман бросился к открытому люку, высунул голову за борт. Встречный поток воздуха сразу сорвал с головы защитные очки, забил дыхание, но Рачков успел увидеть конвой. Нещадно дымя единственной трубой, по морю шел огромный транспорт. Впереди него уступом следовали два тральщика, справа и слева на небольшом удалении серели узкие корпуса двух сторожевых кораблей. Суда следовали курсом на юго-запад.
Михаил весь подался вперед. Усталость захлестнуло незнакомое нервное возбуждение. Но голова осталась ясной. Сказал:
— Охранение сильное, но истребителей нет. Это уже хорошо. Надо топить! — И запросил данные о противнике.
— Скорость хода около восьми узлов. Длина транспорта сто — сто двадцать метров. Откуда думаешь заходить?
— Конечно, слева. Там горизонт посветлее.
— Но там сторожевик, а правее тральщики!
— Ничего! Сашка придавит огнем.
Рачков произвел необходимые расчеты, сообщил командиру экипажа. Тот начал строить маневр, приказал ведомому:
— «Сокол» Двадцать три! — Я — Двадцать седьмой. Атакуем с левого борта. Курсовой; девяносто. Ты бей по сторожевику! Я по транспорту. Как понял? Прием!
Богачев ответил сразу:
— Вас понял, Двадцать седьмой! Ну-у, фашист, держись!
— Не горячись, Двадцать третий!.. Атака! Топмачтовик развернулся вправо и, снижаясь, увеличил скорость до максимальной. За ним, прижимаясь к воде, выходил на боевой курс Борисов.
— Правее восемь градусов! — на глаз определил боковое отклонение штурман. Он опять высунул голову в люк; — Хорош!
Гитлеровцы не ожидали появления в этом районе советских самолетов и зенитный огонь открыли с опозданием. Первыми начали стрельбу тральщики, потом сторожевики и наконец транспорт, Михаил увидел, как перед носом самолета ведомого зачастили сбоку, сверху и снизу огненные сполохи взрывов, как от кораблей к нему протянулись густые трассирующие пунктиры снарядов «эрликонов», и сердце сжала тревога. Но Богачев с курса не сворачивал. Его самолет стремительно пронзал дымовые шары разрывов и пульсирующие, подвижные, будто живые, нити трасс, быстро сближался со стреляющим по нему в упор сторожевиком, но сам огня не открывал, «Сашка! Стреляй!» — хотелось крикнуть Борисову, Но в этот момент из носовых пулеметов топмачтовика вырвались огненные струи — Богачев открыл ответный огонь по вражескому кораблю, и Михаил вдруг почувствовал, как его самого подхватила неведомая волна азарта и понесла. Впившись взглядом в планку прицела, он наложил ее на силуэт транспорта, двинул ногой педаль управления рулем поворота, чтобы судно вписалось в ту самую риску, которая составляла нужное упреждение на его скорость хода. Теперь Борисов старался не отвлекаться, ничего не замечать, кроме планки и цели. Но краем глаза все же уловил, как справа из воды взметнулись вверх огромные столбы. Летчик не сразу понял, что то взорвались богачевские бомбы, а поняв, тотчас осознал, что Саша на какое-то мгновение запоздал с их сбросом, и потому они взорвались не на борту сторожевика, а перепрыгнули через него, и поэтому все немецкие зенитки — пушки и пулеметы — оставили топмачтовик — для них он стал менее опасен — и весь огонь сосредоточили по нему, торпедоносцу. Самолет стал часто вздрагивать. В рев моторов ворвались новые неожиданные звуки — дробные, со скрежетом, будто кто-то, как в детстве, с размаху запустил горсть камней в железное ведро. Позже Михаил поймет: то рвали дюралевую обшивку его самолета снарядные осколки. Но это потом, а тогда он видел только одно; транспорт стремительно приближался, рос в размерах, вылезал за нужную риску прицельной планки. Летчик удерживал цель на риске и торопливо, на глаз, определял дистанцию, чтобы не задержать сброс торпеды.