– Они совсем зарвались, дружище, – сказал Игнасио, когда однажды вечером во время обеда в «Эль Месон» я сообщил эту новость своим друзьям. – Случались вещи и похуже, и все сходило с рук. Подумаешь, не пришел на один экзамен…
– На два, – поправил его Марсело, чье дурное настроение омрачило его лицо морщинами, как у столетней черепахи.
– Без разницы, Марсело, – произнес Бульнес, который, едва лишь пронесся слушок, что на меня завели дело, позабыл о своих распрях с Марсело (когда-то много лет Бульнес боготворил его, а потом стал обвинять в безответственности и небрежности по отношению к университету) и присоединился к нашим пирушкам в середине недели, в тайной надежде лишить их ореола конспиративности и с ярко выраженным стремлением привнести в них давно позабытый левантийский дух. – Это же самая настоящая дикость! Кто сидит, сложа руки, тот всегда в прогаре. Что нам нужно сделать, так это устроить им скандал почище студенческого. Я завтра же поговорю с Льоренсом и потребую созвать заседание кафедры. Меня послушают: или же кафедра потребует объяснений, или же послезавтра про них будут читать во всех газетах.
– Извини, Пако, но мне кажется, что ты слишком торопишься, – мягко заметил Игнасио, словно сожалея, что приходится возражать Бульнесу. – Я бы, прежде чем угрожать им, постарался пойти законным путем, ведь есть же официальные инстанции, для этого предназначенные…
– Это ничего не даст, – прервал его Бульнес и добавил, обернувшись к Марсело, который курил в ожидании кофе и рассеянно поглядывал на его бороду с застрявшими в ней зернышками риса: – Прямо фашисты какие-то! Единственная инстанция, которую понимает эта публика – сила. Кто громче всех кричит, тот и прав. Ну ладно, вот теперь они обосрутся!
– Ну, не знаю, дружище, – вновь не согласился Игнасио. – Мне все же кажется, что прежде всего Томасу нужно подать апелляцию. А там посмотрим. Так, Марсело?
– Конечно, надо подать апелляцию, – подтвердил Марсело, будто ни минуты не сомневался, что я стану это делать. – Но Пако прав, это ничего не даст. Кстати, я могу попросить тебя об одолжении?
– Все, что угодно, – сияя, объявил Бульнес.
– Тогда почисти бороду, в ней полно риса. Игнасио хохотал, как дитя, пока Бульнес возил салфеткой по заросшему лицу. Официант подал кофе.
– О чем шла речь? – спросил Марсело.
– О том, что я прав, – отвечал Бульнес со злостью. – О том, что нужно устроить скандал. И чем громче, тем лучше.
– Ах, да, – припомнил Марсело, поборов раскаты громкого кашля и не придав значения агрессивному и пристрастному напоминанию Бульнеса, продолжил разговор, словно мы с ним были наедине: – Подать апелляцию. Это ни к чему не приведет. Ректор ведь зачем-то поставил свою подпись, разве не так? Кроме того, Льоренс