– Оно и неудивительно.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Только то, что сказал. Меня не удивляет, что все стало не так, как прежде. Никогда ничего не остается прежним. И менее всего в браке. А ты на что рассчитывал? Что все будет, как в первый раз? Так не бывает даже в мыльных операх. «L'usage dérobe le vrai visage de choses»,[18] говорит Монтень. И он прав: привычка уничтожает все, включая людей. А уж после четырех лет брака…
– После пяти, – уточнил я.
– После пяти лет брака все превращается в привычку. Привычка не оставляет места новизне, а без новизны нет очарования, нет влюбленности. Это правда. Но есть другое.
– Например?
– Ну, я не знаю, нечто более важное, – ответил он нетерпеливо. – Чувство сообщничества, полагаю, привязанность. Откуда мне знать? Я почти и не был женат, мне не хватило времени ни к чему привыкнуть. Я даже не уверен, был ли я хоть раз влюблен.
Я улыбнулся.
– Каждый человек хоть раз был влюблен.
– Не будь так уверен, – сказал он. – Я иногда сам себе напоминаю официанта из салона Томбстоун в «Страсти сильных», мне, конечно же, это название нравится намного больше, чем «Моя дорогая Клементина». Ты помнишь эту сцену? Генри Фонда, вне себя от изумления, что постепенно влюбляется в Клементину, невесту Виктора Матура, спрашивает официанта в салоне: «Послушай, милейший (не помню, как его звали), ты когда-нибудь был влюблен?» На что официант, еще более ошарашенный, чем Фонда, отвечает: «Нет, я всю жизнь был официантом».
Мы рассмеялись.
– Ну так вот, а я всю жизнь был преподавателем. Это, кстати, к вопросу об официантах, – заключил Марсело. В этот миг появился официант из «Касабланки», принес наш заказ и удалился. Какое-то время мы пили и курили в тишине. Марсело задумчиво вертел в руках серебряную зажигалку «Зиппо», возможно, обдумывая способ вернуться к оставленной теме. Тень от навеса достигла стола, и по погрустневшему лицу Марсело время от времени скользили солнечные пятна. Убедившись вскоре, что я не собираюсь нарушить молчание, Марсело начал витиевато разглагольствовать, словно бродя вокруг да около и опасаясь затронуть манящую, но запретную тему.
– Забавно, – произнес он, развалившись на стуле и выпустив струйку дыма, медленно растаявшую в неподвижном зное. – Люди склонны полагать, что все когда либо влюбляются, ты сам только что это сказал. По правде, я не знаю… Ларошфуко говорил, что любовь подобна призраку: все о ней говорят, но никто не видел. Возможно, так оно и есть. В конце концов, Ларошфуко, наверное знал, о чем говорил, потому что он любил женщин до безумия и многим разбил сердце. Одна из любовниц втянула его в интригу против Ришелье, закончившуюся полным провалом, и единственное, что вынес бедолага Ларошфуко из данной истории, – это унизительная беседа с кардиналом, восемь дней заключения в Бастилии и два года ссылки в родовом замке Вертей. Само собой, эта любовница (одна из многих, впутывавших его в разные авантюры) была не первой встречной. Это была, ни больше ни меньше, герцогиня де Шеврез, урожденная Мари де Рогаш. Весьма опасная дама. Сначала она вышла замуж за маршала де Люиня, который до появления Ришелье был правой рукой Людовика XIII, а затем за Клода де Лоррена, принца де Жуанвиль и герцога де Шеврез. Если разобраться, Ларошфуко еще повезло, потому что другого своего любовника, графа Шале, герцогиня уговорила попытаться убить Ришелье; беднягу графа посадили в тюрьму, а после того, как герцогиня открестилась от него и запятнала его честь именем предателя, ему отрубили голову.