IV
Земли хуторского юрта раскидались широко: за день на коне не объехать.
Приволье степным обитателям — зверью, дикой птице и всему, что бежит от человека. Есть где укрыться от его глаза: лесною непролазью стоят кусты бобовника, белого и желтого донника — радости трубокуров. По мягким брошенным землям сплошным, на многие версты руном стелется повителка — в ее жадной обнимке нет роста ни молочаю, ни ромашке, — а по целине, от века не видевшей плуга, сизым туманом — острец, пырей и вихрастый, с серебряными прядями ковыль. Гуляет тут низовой знойный ветер, изредка нагоняет тучи, а все больше на безделье ерошит податливые сочные травы.
Земли эти никто не пашет, и травы никто не косит.
Некогда казакам заниматься этим делом. Уж сколько лет воюют они с немцами да австрийцами, завоевывают урядницкие лычки, кресты, медали. Нередко казаки возвращаются домой угрюмые, одичалые: кто — без рук, кто — без ног, но почти все — с нашивками на плечах. А многие и совсем не возвращаются — дубового теса кресты донести не под силу.
Лихо по хутору скачет подъесаул в отставке — станичный атаман Рябинин. Офицерский мундир на нем с иголочки, белые погоны блестят на солнце. С донских чистокровных скакунов, подобранных под масть, кусками спадает пена. Услышит фронтовик заливные бубенцы, выйдет на крылечко, подергает бороду единственной рукой, а окомелком другой помотает ему вслед.
«Эх, сволочь!» — промычит он.
А бубенцы гремят уже далеко за хутором. Своя забота завелась у атамана: не видит он у хуторян былого казачьего духа, почтения к начальству; «омужичились» казаки, переродились. И скачет атаман по хуторам станицы, поднимает в казаках утраченную гордость, уговаривает, наказывает, пугает гибелью казачьей вольницы. Донесли ему, что в соседней слободе, когда в хутор приезжал агитатор, тайно стоял броневик. «Никого не пропускать в хутора, — приказал атаман, — юрт на границе опоясать глубокими бороздами, на дорогах расставить кордоны». И атаман самолично ездил к границе юрта — наметить кордонные точки и хоть издали взглянуть на соседнюю слободу: мерещилось ему, что там стоят уже красные войска и что броневик оттуда никуда не уходил — ждет своего часа.
А в той слободе[2], верстах в пятнадцати с гаком от хутора, как-то под вечер на завалинке у Павла Хижняка собрались старики. Дымно чадят трубками, ведут дружные разговоры. Павло только что пришел со службы. Рассказывает старикам про войну, про революцию, про новую, советскую власть и про то, что скоро у слобожан, как и у казаков, будет много земли. Слушают старики, вздыхают: «Когда бы бог послал». Павло — парень рослый, сильный. За время войны отпустил широкую рыжеватую бороду, хотя и был годами не стар. Смотрят на него старики и удивляются: был он до службы белобрысым, а теперь стал чернявым. И лицо словно бы не его стало: длинное, худое. На фронте Павло хватил удушливых газов и теперь иногда покашливает.