Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне (Коган, Багрицкий) - страница 195

Навстречу рванутся и окна, и гомон,
И холод, и хохот. И кто-то навзрыд
Заплачет. И все это будет знакомо,
Как в детстве, в горячке. Ведь так на роду
Написано мне по старинной примете –
И то, что тебя я опять не найду,
И то, что меня ты опять не встретишь.
И лица. И спины. И яркий перрон.
И кто-то толкает меня. Громогласен
Гудок паровозный. И это не сон,
Что нету тебя. И приезд мой напрасен.
Клубясь и вращаясь, прокатит вокзал,
Сверкание залов и темь коридоров.
И площадь пуста. И фонарь, как запал,
Мигнет, поджигая покинутый город.
И площадь взлетит, как граната, гремя,
И хлынут осколки разорванных улиц.
…Кто-то с панели поднимет меня
И спросит заботливо: «Вы не споткнулись?»
1940

470. Время

Вернуть его! Пойди, попробуй
Синицу удержать в горсти,
Коль время — обнаженный провод.
Дотронься — и начнет трясти.
В. Марчихин
Да, не вернуть. Клубится пусть
Дым за окном вагонным. Заново
Зажмурься. Вот он — теплый вкус,
И цвет, и выпуклость банана.
Загаром тронутая бровь.
Ребячий всхлип. И вся нелепость
Дождей полтавских и ветров,
Не по-весеннему свирепых.
Щекочут губы пчелы век,
Жужжа ресницами, как зуммер.
Без жал, без жалоб. Человек
Имеет право на безумье.
Прапамять? Или праигра?
Страна Юно? Терра Фонтана?
Но в мире графиков и граф
Стена, как пошлость, деревянна.
Да, рычага не повернуть.
Диспетчер пьян. Страшней — бездарен
И времени железный прут
Не выгнуть никаким ударом.
Но мы сильнее рук своих:
На стыке спазм, слез, междометий
Дошедший до абсурда миг
Величественнее тысячелетий.
1940

471. Шестнадцатилетнему Маяковскому

…Я вот тоже
ору
А доказать ничего не умею!
В. Маяковский
Ты тут. Ты со мною. Но ты мне не рад —
Свирепый мальчишка в пастушеской шляпе.
Непримирим твой голодный взгляд,
И красками плащ заляпан.
Ты глядишь на меня. Не мигая. В упор.
Как только войду, каждый раз.
И такой жестокий укор
В темноте твоих глаз.
Я с поличным поймана. Не дышу.
Я знаю, что ты мне хочешь сказать:
Я плохо живу. Плохо пишу.
Ору, не умеючи доказать.
Оправдаться нечем. Молчу. Стою.
И мне вовек подойти не посметь,
Чтобы эту замерзшую руку твою
Дыханьем своим согреть.
И мне вовек не дано объяснить —
Ни тебе, ни себе, никому:
Как это все-таки трудно — жить.
И все-таки радостно… Почему?
И пусть объяснения этому нет,
Как нет объяснения снам и любви.
Строжайший из судий выносит мне
Страшнейший из приговоров: живи!
1940

472. Поэзия (Из цикла «Стихи о завтрашних стихах»)

Пусть я стою, как прачка над лоханью,
В пару, в поту до первых петухов.
Я слышу близкое и страстное дыханье
Еще не напечатанных стихов.
Поэзия – везде. Она торчит углами
В цехах, в блокнотах, на клочках газет –