И песня, старинная песня навзрыд,
И междупланетный Вагоновожатый
Рычаг переводит на медленный взрыв.
А миг остановится. Медленной ниткой
Он перекрутится у лица.
Удар! И ракета рванулась к зениту,
Чтоб маленькой звездочкой замерцать.
И мир, полушарьем известный с пеленок,
Начнет расширяться, свистя и крутясь,
Пока, расстоянием опаленный,
Водитель зажмурится, отворотясь.
И тронет рычаг. И, почти задыхаясь,
Увидит, как падает, дымясь,
Игрушечным мячиком брошенный в хаос
Чудовищно преувеличенный мяч.
И вечность космическою бессонницей
У губ, у глаз его сходит на нет,
И медленно проплывают солнца,
Чужие солнца чужих планет.
Так вот она – мера людской тревоги,
И одиночества. И тоски!
Сквозь вечность кинутые дороги,
Сквозь время брошенные мостки.
Во имя юности нашей суровой,
Во имя планеты, которую мы
У моря отбили, отбили у крови,
Отбили у тупости и зимы.
Во имя войны сорок пятого года.
Во имя чекистской породы.
Во имя принявших твердь и воду.
Смерть. Холод. Бессонницу и бои.
А мальчик мужает… Полночью давней
Гудки проплывают у самых застав.
Крылатые вслед разлетаются ставни,
Идет за мечтой, на дому не застав.
И может, ему, опаляя ресницы,
Такое придет и заглянет в мечту,
Такое придет и такое приснится…
Что строку на Марсе его перечтут.
А Марс заливает полнебосклона.
Идет тишина, свистя и рыча,
Водитель еще раз проверит баллоны
И медленно пе-ре-ведет рычаг.
Стремительный сплав мечты и теорий,
Во всех телескопах земных отблистав,
Ракета выходит на путь метеоров.
Водитель закуривает. Он устал.