Но мысли о княжне не давали ему сосредоточиться, и в час ночи герцог решил отправиться в постель.
Он шел к своей спальной каюте, когда открылась дверь и из каюты Великого князя вышла Милица, страшно перепуганная и озирающаяся в поисках помощи.
Герцог поспешил к ней.
Она протянула к нему руку.
— Папа! — воскликнула она. — Мне кажется, у него какой-то… приступ, и я не… знаю, что… делать.
Герцог быстро прошел в каюту.
Достаточно было беглого взгляда на Великого князя, чтобы понять: больной боролся с удушьем.
Герцог приподнял его повыше на подушках и резко сказал:
— Бренди и ложку!
Милица выполнила его просьбу, и он дал Великому князю несколько капель бренди. Через минуту-другую на лице больного появился румянец, и он задышал более равномерно.
Герцог устроил его поудобнее, присел рядом и нащупал его пульс.
Рука Великого князя похолодела, а пульс был очень слаб.
Милица следила за ним, встав с противоположной стороны кровати.
— Ему нужен доктор, — прошептала она.
Герцог чувствовал, что никакой даже самый опытный доктор ничего не сможет сделать для Великого князя.
Наконец он открыл глаза, но ему, видимо, трудно было сосредоточить взгляд на чем-либо, и Милица приблизилась к нему и спросила:
— Что с тобой, папа?
Через несколько секунд у старика прояснился ум, и он узнал дочь.
— Милица!
— Я здесь, папа, и герцог рядом. Мы испугались за тебя.
Не без усилия Великий князь посмотрел на герцога, слушавшего его пульс, и медленно и слабо произнес:
— Позаботьтесь о Милице.
И этими последними словами он закрыл глаза, голова его упала набок, и пульс больше не прощупывался.
Герцог все понял, но Милица с отчаянием глядела на отца, затем подошла к кровати с бутылкой бренди.
— Дайте ему еще бренди — быстро! — вскричала она.
Герцог поднялся, мягко положил руки Великого князя ему на грудь и повернувшись к ней, сказал:
— Мы ничего больше не сможем сделать.
До Милицы не сразу дошел смысл его слов. Что-то прошептав, она машинально двинулась к герцогу и уткнулась лицом ему в плечо.
Он обнял ее за плечи и ощутил, что она была в одной тонкой ночной рубашке, оставленной ей Нэнси. Ее распущенные волосы доходили до талии. Но на все это он не обратил внимания, когда только вошел в каюту, потому что был поглощен состоянием Великого князя.
Держа теперь Милицу в своих руках, он хотел защитить ее и позаботиться о ней — такого наплыва чувств он раньше не испытывал ни к одной другой женщине.
Она дрожала у него в объятиях, но не плакала и лишь пыталась как-то справиться с собой, словно ощущала себя под обломками в одночасье рухнувшего на нее мира.